Фатальная ошибка - страница 21
Вопрос был в том, с чего начать.
Он ведь историк, напомнил он себе, и обладает тем преимуществом, что может взять за образец деяния великих людей прошлого. Скотт знал, что в его характере есть глубоко укоренившаяся романтическая черта, которая заставляет его держаться до конца даже в безнадежном положении, а в критические моменты совершать отчаянные поступки. Ему нравились книги и кинофильмы, проникнутые таким же духом, в них чувствовалась по-детски наивная вера в добро, побеждающее крайнюю жестокость реальных исторических событий. «Историки прагматичны, — думал он, — трезвомыслящи и расчетливы. Это романисты и киношники запоминают прежде всего такие моменты, как генеральское „Черта с два!“ в Бастони.[13] Историк же обращает внимание на кусачий мороз, замерзшие лужи крови и холодное отчаяние, парализующее разум и волю».
Ему казалось, что Эшли в значительной мере переняла у него эту романтическую бесшабашность и любовь к колоритным историям; она проводила много часов за чтением «Домика в прерии»[14] и романов Джейн Остин. Скотт задавался вопросом: не этим ли объясняется отчасти и доверчивость дочери?
Он почувствовал на языке острый привкус, как будто проглотил что-то горькое. Не хотелось думать, что он научил ее быть доверчивой, уверенной в себе и независимой, а теперь из-за этого она попала в беду.
Скотт тряхнул головой и произнес вслух:
— Не надо спешить с выводами. Ты ничего не знаешь наверняка. Фактически ты не знаешь совсем ничего.
«Начни с простого, — сказал он себе. — Узнай имя».
Но как это сделать тайком от дочери? Надо влезть в ее жизнь осторожно, чтобы его не засекли.
Чувствуя себя немножко преступником, Скотт поднялся по лестнице своего маленького деревянного дома в бывшую спальню Эшли. Он решил провести более тщательный осмотр, поискать какой-нибудь след, который прояснил бы информацию, полученную из письма. Он почувствовал укол совести и спросил себя, почему он должен пробираться в комнату дочери, как вор, чтобы лучше понять ее.
Подняв голову от тарелки, Салли Фримен-Ричардс небрежно обронила:
— Знаешь, сегодня у меня состоялся необычный телефонный разговор со Скоттом.
Хоуп издала неопределенный звук и потянулась за куском хлеба. Она привыкла к тому, что Салли, затрагивая некоторые темы, сначала ходит вокруг да около. Иногда ей казалось, что после всех этих лет Салли все еще остается для нее загадкой. В суде она могла быть сильной и агрессивной, а дома, в спокойной обстановке, порой становилась чуть ли не застенчивой. «В жизни слишком много противоречий, — подумала Хоуп. — А противоречия создают напряженность».
— Он, похоже, всерьез тревожится.
— В связи с чем?
— С Эшли.
Хоуп отложила нож в сторону:
— С Эшли? Почему?
Салли на секунду замялась.
— Он рылся в ее вещах и обнаружил письмо, которое ему не понравилось.
— С какой стати он роется в ее вещах?
— Это было первое, что я его спросила, — усмехнулась Салли. — У тех людей, кто соображает, голова работает в одном и том же направлении.
— И что он ответил?
— Да толком ничего. Перевел разговор на письмо.
Хоуп слегка передернула плечами:
— Ну ладно. Так что с письмом?
Салли размышляла целую минуту, прежде чем ответить:
— Ты когда-нибудь получала — в юности, я имею в виду — письменные признания в любви: клятвы в преданности до гроба, уверения, что он испытывает необыкновенную страсть, не может думать ни о чем другом, не мыслит жизни без тебя и так далее?
— Нет, не получала. Но на то были, я полагаю, особые причины. Так, значит, Скотт нашел подобное письмо?
— Да. Крик души.
— Ну и что в этом особенного? Почему это его так взволновало?
— Я думаю, ему не понравился тон письма.
Хоуп нетерпеливо вздохнула:
— А чем именно?
Салли по своей адвокатской привычке обдумала то, что собиралась сказать:
— Он показался ему… собственническим, что ли. И немного неуравновешенным. Ну, знаешь, «либо ты достанешься мне, либо никому» — вроде того. Я думаю, Скотт делает из мухи слона.
Хоуп кивнула и ответила, тоже тщательно подбирая слова:
— Наверное, ты права. Однако, — добавила она медленно, — было бы непростительной ошибкой недооценить подобное письмо.