Фаворит богов - страница 54

Зал слабо озарялся мерцанием масляных ламп, но их света было вполне достаточно, чтобы хорошо рассмотреть эту грандиозную и прекрасную статую. Октавиан не возводил себе такие.

От лёгкого дуновения ветра, проникавшего через открытые окна, слегка колебался шёлк, закрывавший дверь на террасу. Тиберий наблюдал за Германиком сквозь эту полупрозрачную тонкую ткань, стоя на пороге.

   — Быть может, ты себе сделаешь ещё более замечательные статуи, когда станешь кесарем, — резко проговорил он.

Полководец обернулся, увидев Тиберия.

   — Я никогда не стремился к престолу, и вам это известно, Август. То, что я оказался вашим наследником, случилось из-за желания Октавиана. Для меня было бы лучше, чтобы вашим преемником стал Друз.

   — Откажись от права наследования, — ответил Тиберий, приподняв полог и выступив вперёд к Германику. — Поверь, что я не огорчусь.

   — Уже не могу, — сдержанно произнёс Германик. — Народ Рима этого не поймёт. Люди решат, что я их предал.

   — Народ Рима! — печально усмехнулся Тиберий. — Да, как мы могли о нём забыть?! Ведь Рим обожает Германика! Ave Germanicus! А меня подданные ненавидят. Пусть ненавидят, лишь бы слушались.

Он поравнялся с Германиком и с холодной ухмылкой на губах остановился в двух шагах, разглядывая его.

Германик по-прежнему сохранял самообладание. В больших глазах Тиберия он читал боль, презрение и отчаяние. Ему стало жаль этого кесаря, у которого в отличие от него самого всё в жизни сложилось самым ужасным образом — развод с любимой, брак с отвратительной женщиной, ненависть подданных, одиночество, разочарования, зависть... Зная всё это, Германик не мог не сочувствовать Тиберию.

   — Мы с вами оказались повязаны вместе решением Октавиана. Но я никогда не был вам врагом, — молвил Германик.

   — А соперником был?

   — Нет.

   — Ни враг, ни соперник... Но кто же тогда?

   — Ваш племянник. Человек, которому вы небезразличны. Солдат, готовый честно и искренне служить вам, исполняя свой долг пред Отечеством.

   — Я как раз собирался поговорить с тобой о долге, Германик, — молвил Тиберий. — Знаешь, у нас в Риме мало полководцев, равных тебе по отваге и мужеству. И ещё меньше людей, которым я мог бы верить. Но тебе я всё ещё верю, ибо ты доказал мне свою преданность. Ты готов вновь послужить мне?

   — Конечно, Август. Приказывай!

Подойдя к столу, Тиберий взял в руки свиток со своей печатью и подписью и показал его Германику.

   — Мой указ о твоём назначении верховным командующим армией, которая должна будет проследовать через ряд провинций, включая Армению, Киликию и Сирию, и восстановить там власть Рима. На Востоке, как тебе, наверное, известно, в последнее время очень неспокойно. В провинциях, которые тебе предстоит пересечь, существует угроза войн. Я хочу, чтобы ты разместил там самые лучшие легионы и назначил новых полководцев. О наместниках я позабочусь сам.

   — Вы отправляете меня в длительный поход на Восток и вверяете мне огромное войско? — уточнил Германик.

   — Да.

   — Что ж! Я выполню ваш приказ, Август. Однако прошу вас о разрешении взять с собой Агриппину и наших детей.

   — Без Агриппины ты и шагу не желаешь ступить! Но я не возражаю. Бери её с собой, если ты считаешь, что молодая женщина и дети способны выдержать столь трудное путешествие.

   — Благодарю, — поклонился Германик, взяв указ из рук Тиберия.

   — В Сирию я намерен назначить нового прокуратора, — произнёс Тиберий угрюмо. — Тебе, возможно, придётся встретиться с ним во время похода. Если он будет в чем-то нуждаться, не отказывай ему. Также и в Антиохии[12], куда ты прибудешь следом, не гнушайся его гостеприимством.

   — Я буду поступать так, как вы мне приказываете, — ответил Германик.

   — О, да! Я никогда не сомневался в том, что ты верный солдат, — сказал Тиберий.

   — Когда мне приступить к сборам?

   — Как можно раньше. А теперь иди. Уже вечер, и мы оба устали.

Прижимая свиток к груди, Германик стремительно вышел из зала. В приказе Тиберия он не нашёл ничего подозрительного — ситуация на Востоке действительно была тревожной. Германик избрал для себя службу Риму и всегда желал лишь честно исполнять свой гражданский долг.