Фаворит богов - страница 9

   — A-a-a, carissimum filium[4], — заулыбался Октавиан, взглянув на Тиберия. — Как прошло твоё путешествие?

   — Замечательно, — ответил Тиберий. — Меня лишь угнетало известие о том, что ты нездоров.

   — Да, да... Я болен, сын мой. И вы все уже через несколько дней останетесь без меня, — сдержанно произнёс Октавиан. — Пророчества верны, знаешь ли... Но присядь. Раздели трапезу, устроенную специально для тебя.

Тиберий покорно опустился на соседнее ложе. В зале он увидел нескольких консулов, сенаторов, Домиция Агенобарба, обнимавшего за талию молодую рабыню, и своего сына.

«Друз... Радость всей моей унылой жизни... Свет, озаряющий моё скорбное существование. О, Друз, ты единственное напоминание мне о моей Випсании», — подумал Тиберий и ласково улыбнулся Друзу. Это была его первая улыбка за весь день.

Внешне Друз сильно от него отличался. Совсем ещё юный, почти отрок, обладающий хорошими манерами и благовоспитанностью, он был черноволосым, немного нервным и очень весёлым. В его очах искрилась такая любовь к жизни, что он невольно заражал ею других. Тиберий же даже в дни юности не отличался жизнерадостью и обладал довольно угрюмым нравом.

У Друза при дворе было великое множество друзей, в том числе Германик. Поэтому, едва оказавшись в зале, племянник Тиберия поторопился занять место возле своего приятеля.

Фрасилл, астролог Тиберия, всегда сопровождавший его в поездках, расположился недалеко от старого кесаря, рядом с Агенобарбом.

Октавиан внимательно посмотрел на него и усмехнулся:

   — Как звездочёт моего сына вы уже сделали ему ожидаемое предсказание? — спросил он. — Вы пообещали ему власть?

Растерявшись, Фрасилл не посмел подтвердить догадку Октавиана. Тем временем кесарь посмотрел на Германика, увлечённого беседой с Друзом, и сказал:

   — Будущее империи определено. Я рад, что ты, сын мой Тиберий, согласился провозгласить юного Германика своим наследником. Теперь я знаю, что Рим находится в надёжных руках. — И он, зажмурившись, стал внимать льющимся звукам флейт, авлосов и кифар[5], на которых играли приглашённые музыканты.

Рабы возле стола пробовали кушанья пред тем, как подать господам. Виночерпий разливал вино в кубки. Сквозь открытые окна доносился отдалённый рокот волн.

Тиберий с удовольствием выпил вина и съел немного жареной рыбы, сыра и лепёшек. Он знал, что Октавиан чувствует себя не слишком хорошо, но не подозревал, что настолько худо. Ливия была права.

   — Сын мой, — проводи меня в мои покои, — вдруг сказал Октавиан.

   — Да, отец, — с готовностью ответил Тиберий и подал старику руку.

Опершись на локоть сына, кесарь медленно поднялся со своего ложа. По залу прокатился взволнованный шёпот, но Октавиан, окинув собравшихся взглядом, покачал головой:

   — Не тревожьтесь обо мне. Пируйте. Ешьте! Пейте во славу Рима! — молвил он и с трудом пошёл к дверям, поддерживаемый Тиберием.

Старый кесарь отправился на второй этаж виллы, где находились занимаемые им покои. По пути он лёгкими кивками отвечал на приветствия прибывших с Тиберием преторианцев. Среди них Октавиан уже давно слыл легендой. Его любили в армии за былые победы, а также потому, что он всегда щедро платил солдатам.

В сопровождении Тиберия кесарь вошёл в свою опочивальню. Рабы тотчас закрыли за ними тяжёлые двухстворчатые двери, окованные золотыми пластинами.

Проводив Октавиана по ряду ступеней к ложу, Тиберий усадил его на край постели. Морщась, Август взял пасынка за тонкие запястья.

   — Побудь со мной немного, Тиберий.

   — Хорошо, отец, — Тиберий опустился возле него.

Несколько минут они молчали. В зале было тихо. Лишь плеск волн у мыса доносился до их слуха. Разглядывая фрески на куполе, Тиберий вновь подумал о своём будущем. Он жаждал власти. Он хотел могущества.

   — Править Римом означает нести на себе не только милость богов, но и тяжёлое человеческое бремя. Ты ведь это понимаешь, — сказал вдруг Октавиан.

   — Я справлюсь с таким бременем, хотя не ищу власти...

   — Не лицемерь, сын. Со мной ты можешь быть откровенным.

   — Отец, я обещаю тебе править согласно нашим законам, быть суровым к тем, кто оскверняет величие империи, и великодушным к союзникам, — ответил Тиберий.