Фаза боя - страница 5

стр.

— Раз уж вы привыкли к частым омовениям, — снисходительно говорит Марсун, — я распоряжусь, чтобы в ваши покои доставили воду. А сейчас займёмся вечерними развлечениями.

Он делает знак рукой, и один из охранников передаёт ему какой-то список. Марсун внимательно изучает его, морща лоб, пыхтя и шевеля пальцами. Потом он начинает что-то тихо говорить охраннику, а тот делает в списке пометки. Закончив эту работу, охранник уходит, а Марсун жестом приказывает слугам наполнить вином наши кубки.

В боковом проходе появляются охранники и слуги, которые несут скамьи, козлы и еще какие-то приспособления. Входит управляющий, за ним более двадцати босоногих слуг, среди них четыре женщины и несколько детей. Последним появляется уже знакомый нам Горат. Слуги выстраиваются вдоль стены, а управляющий разворачивает список и читает:

— Пакот. Пятьдесят плетей.

Названный слуга выходит из строя, подходит к скамье, снимает штаны и укладывается. Два помощника Гората расторопно привязывают его к скамье за шею и лодыжки широкими ремнями. Скамья стоит посередине зала, и Горат подходит к ней так, чтобы нам хорошо был виден наказываемый слуга.

Горат бьёт с оттяжкой. Первый удар обрушивается на плечи, второй — чуть ниже. Брызжет кровь. После третьего удара Пакот стонет, после пятого или шестого начинает кричать. А Горат невозмутимо покрывает его спину, ягодицы и бёдра параллельными рубцами. Отсчитав двадцать пять ударов и спустившись при этом до колен наказуемого, Горат меняет позицию, и теперь он поднимается от колен к плечам, покрывая тело Пакота рубцами крест-накрест. Плеть свистит, звучат сочные удары. Пакот уже не кричит, а непрерывно воет.

Пётр, Сергей и Дмитрий сидят бледные, Анатолий с Наташей выглядят немногим лучше. А вот Марсун и его гости развлекаются. Они со знанием дела обсуждают технологию порки и восхищаются искусством Гората.

Горат обрушивает последний удар на плечи Пакота. Помощники отстегивают бедолагу от скамьи, тот с трудом поднимается и, едва волоча ноги, плетётся к выходу. По спине и ногам обильно течет кровь. Не случайно, наверное, пол в этом зале застелен красным ковром.

— Лаки, — объявляет управляющий, — Два левых пальца.

Из строя выходит пожилой слуга, подходит к Горату и протягивает левую руку. Горат, встав так, чтобы всем было хорошо видно, достаёт из висящей на поясе сумки клещи и быстро откусывает старику два пальца по самое основание. Брызжет кровь, лицо старика перекашивает гримаса боли. Помощник Гората бросает пальцы в корзину и ведёт Лаки к котлу с какой-то дымящейся жидкостью. Он силой окунает туда изувеченную руку. Лаки скрипит зубами и воет.

— Это — горячее масло, — поясняет нам Марсун. — Чтобы заражения не было.

Ничего себе, асептика! Тебя бы так, козла! А управляющий продолжает:

— Лиза. Шесть игл.

Молодая женщина подходит к какому-то приспособлению и встаёт возле него на колени. Помощники зажимают ей кисти рук специальными приспособлениями. Горат достаёт из сумки иглы и засаживает их женщине под ногти. Три в левую руку, три в правую. Женщина визжит и бьётся, но колодка тяжелая, и руки прикованы крепко.

Краем глаза замечаю, что Пётр хочет встать. Сжимаю его колено и тихо говорю по-русски:

— Спокойно, Петро, спокойно. Нам нельзя вмешиваться в такие дела. Мы здесь только наблюдатели, разведчики. Без особой нужды в бой ввязываться не следует. Бери пример с меня и Лены. Смотри, как Наташа с Толей держатся. А ведь видят они то же, что и ты.

Пётр стискивает зубы и сцепляет пальцы рук. Только бы выдержал! Скорее всего, это зрелище далеко еще не самое худшее, что нас сегодня ожидает. Вижу, что Наташа с Леной что-то шепчут Сергею с Дмитрием. Те сидят вообще никакие.

А заплечных дел шоу, между тем, продолжается. Управляющий вызывает одного за другим провинившихся слуг. Их секут, им откусывают пальцы, рубят кисти рук и ступни ног, сдирают кожу с ноги или с руки. Один был приговорён к тысяче ударов плетьми. Им занимаются помощники Гората. По-моему, после трёхсотого удара они уже стегали безжизненный, ни к чему не чувствительный труп. Насмерть был засечен мальчик лет восьми-десяти, ему дали двести пятьдесят розог. Где-то на сотом ударе он только слабо стонал, а после сто пятидесятого и стоны стихли.