Федькины угодья - страница 10

И собак ведь полно в поселке. Когда песцы успевают в склад залезть, пол погрызти. Вороватый и нахальный зверь.

Ванюта радовался, глядя, как по первой пороше тянутся вдоль берега цепочки песцовых следов.

— Будет промысел! Будет! — повторял он. — Понравится привада — мои. Нет — другую подберем!

Он еще до выпада снега закопал в землю туши тюленей, наваги наловил — тоже в ямы, которые сверху камнями завалил, оставив лишь маленькие отверстия. Ближе километра подойти нельзя — нос в сторону воротит. А песцу и надо с запашком. Один раз понюхает, будет каждую ночь приваду посещать, землю рыть, чтоб до нее добраться.

Мы ждали открытия сезона, как праздника. Оленеводы, что приезжали из тундры, тоже говорили: «Есть зверь!» Оставалась какая-то неделя-другая.

Зашел как-то Забоев в «Агентство», спрашивает: «Связь скоро?»

— Через часик!

— Телеграмма должна быть. Как получишь — стукни в стенку.

— Рановато о загоне.

— Выборочно проведем.

Телеграммы не было. Забоев постоял, покурил, хмыкнул что-то в нос, накинул на плечи полушубок и вышел. Не знаю, о чем он говорил с Лаптандэром — рослым, с полным, как луна, лицом, — бригадиром колхоза «Тет яга мал», но к вечеру они уехали в тундру.

На другой день станцию окружили оленьи упряжки. Нарты покрыты шкурами, упряжь украшена латунными пластинками разнообразных форм — от треугольника до сложных узоров. Женщины одеты в паницы, сшитые для торжественных дней — с красивой вышивкой на груди из разноцветного сукна, в белые пимы — тоже с узорами. Мужчины в новых малицах, поверх которых надеты рубахи из дорогого материала. Забоев велел Варе выдать на всех пару ящиков водки в счет промысла, сам дернул стопку-другую, перетянул полушубок ремнем, сдвинул на затылок пыжиковую шапку, взял двустволку и, поджидая, когда все выйдут на улицу, застыл на крыльце в позе гостеприимного хозяина.

Аннушка тоже в панице, пимах, совсем непохожая на ту, что я вижу каждый день, блеснув белыми, как снег, зубами, попросилась ехать вместе с оленеводами.

— Куда? — спрашиваю.

— Песца гнать. На Большое озеро.

Загонов при мне не проводили. Забыв о том, что разрешения на промысел еще не получено, я дал радистам сигнал, что явлюсь вечером, и быстро накинул малицу.

— К себе возьмешь?

— Саво! Хорошо, значит. Вместе поедем.

Только снег из-под копыт полетел. Полоз нарт наскочил на кочку, чуть не выкинуло меня в снег. Стараясь удержаться, обхватываю Аннушку за плечи, левой рукой цепляюсь за нарты.

— Не балуй! — Мой ясовей гикнул на оленей, взмахнул хореем, и мы еще быстрей понеслись навстречу алой полоске на горизонте.

Окрики, женский смех, визг, гиканье. Вскоре откуда-то появилась гармонь, запела про мужика, бегущего по деревне, поддергивая подштанники. Это Забоев завоевывал авторитет своего в доску парня.

Упряжки заворачивали влево, описывая большую дугу. Я не заметил, как мы вернулись к станции и снова помчались в тундру, но уже ближе к озеру. Наконец, я понял замысел охотников: упряжки шли по кругу, в какой-то точке передняя догонит замыкающую. Круг замкнулся, когда я уже освоился, намотал на правую руку вожжу и правил упряжкой, как настоящий ясовей. Правда, олени дважды сбрасывали меня в снег, тянули волоком по кочкарнику, щеку в кровь изодрал.

— Саво! Саво!

— Тебе хорошо смеяться, а мне каково…

— Снежку приложи! — моя помощница взяла горсть рыхлого снега, потерла мне щеку. — Саво!

— Спасибо, Аннушка. Прошло! — Вожжу не выпускаю из руки. Олени снова несутся вовсю. Вот послышался окрик. Остановка. Вижу, как по гладкому льду озера мечутся песцы. Убежать они не могут: лапы скользят. А на берегу люди, собаки. На какую-то минуту в сердце закрадывается сомнение, хорошо ли мы делаем, но Лаптандэр опытный промысловик, Семен тоже специалист. Они знают, что предпринять.

Несколько охотников спустились на лед и с колена, словно не целясь, в упор стреляют по песцам. Через какие-то минуты охота закончилась. Женщины собрали трофеи, уложили их на нарты, и упряжки, теперь уже кто как хотел, понеслись к станции. Садясь на краешек нарт, я заметил на кромке морского берега темную точку.