Феллах - страница 15

— Неужели и от министерства никакого проку?

— Почему же? Кое-чего я добился… Слава аллаху, мне повезло.

Я чувствовал, что он не хочет говорить со мной на эту тему. Еще тогда, по горячим следам, когда он вышел из министерства, я пытался вытянуть из него что-нибудь, но все мои старания оказались тщетными. Похоже, и сейчас мне не удастся ничего узнать.

Очевидно поняв мое состояние, Абдель-Азим решил меня успокоить:

— Ты, пожалуйста, не обижайся!.. Ведь ты спрашиваешь меня только из любопытства. Если бы это имело для тебя какое-то значение, тогда бы еще стоило рассказать. А так — зачем чесать языком? Для одних это лишний повод посмеяться, а для нас, феллахов, может быть, вопрос жизни и смерти. Сам знаешь, как у нас относятся к феллаху. Везде он козел отпущения: и в кино, и на радио, и в телепередачах. Все над бедным феллахом подсмеиваются. А собственно говоря, почему? Почему смеются над ним, а не над хлыщами, бездельниками и дармоедами? Почему бы не поднять на смех тех, кто поручил Ризк-бею отвечать за проведение реформы — ведь теперь он хочет всех обвести вокруг пальца и превратить нас в своих батраков? Почему никто не решается задеть самого Ризк-бея? Можно было бы найти и других на роль шутов гороховых. Но почему-то никто не смеется над фифами, которые ходят по Каиру почти голые, над накрашенными бездельницами, что целыми днями толкутся у витрин магазинов. А какой-то хлыщ, вроде того господина из кофейни, считает себя вправе издеваться над крестьянином-кооперативщиком и над его верой в социализм. Кто дал им это право? Вам смешно? Ну что ж, смейтесь хоть до упаду! Это ваше дело. Но мы больше не хотим быть для вас посмешищем. Хватит!

«Браво, Абдель-Азим! — мысленно воскликнул я. — Какая завидная способность точно и в то же время эмоционально выражать свои мысли! Тебя всегда интересно слушать, о чем бы ты ни говорил: о земельной реформе или об урожае, о политике или искусстве. Даже в самом незначительном, маленьком событии ты умеешь усмотреть глубокий внутренний смысл и растолковать его удивительно просто, доходчиво и убедительно, без резонерства и ложного философствования. Ведь ты сумел быстрее уловить и точнее нас сформулировать, какие задачи прежде всего стоят перед литературой и искусством в обществе, идущем к социализму. А сколько ночей мы провели в бесплодных дискуссиях на эту тему, не видя друг друга в табачном дыму, хмельные от собственного красноречия и огромного количества выпитого вина!»

Прыгая через глубокие рытвины, переходя вброд широкие лужи и проваливаясь в размякшие колдобины, мы наконец с грехом пополам преодолели этот не только непроезжий, но и почти непроходимый в дождливый сезон сравнительно короткий отрезок дороги, ответвлявшийся к нашей деревне от основного проселочного тракта. Мы вышли к кладбищу, где среди других выделялось свежевыкрашенное белое высокое надгробие старца Масуда.

— А что, деревенские все еще ходят на могилу святого Масуда? — спросил я Абдель-Азима.

— Может, Масуд был и божий человек, но зачем на его могилу ходить всем миром? Теперь это мы поручили шейху Талбе. В день рождения Масуда он обходит все дома и собирает приношения. Дают кто сколько может. Потом он идет к могиле, побормочет там из Корана — и делу конец. Вот какие нынче времена настали! А праздник святого Масуда и теперь в деревне отмечают. Только деньги собирает уже комитет. И на эти деньги приобретаются не всякие ненужные вещи, а одежда для бедных или тех, кто не может работать. Я думаю, что святой Масуд на нас за это не в обиде, да и сам аллах, наверное, не против того, чтобы мы больше радели живым, чем мертвым. Об усопших он уж сам как-нибудь позаботится. Ну а мы сейчас занялись более полезными делами: проводим в деревню электричество, помогаем беднякам…

— А как на все это смотрит шейх Талба?

— Ну, что тебе сказать? Конечно, особой радости не проявляет. По-прежнему называет нас нечестивцами. А этих нечестивцев сейчас в деревне — хоть пруд пруди. Шейх понимает: если так пойдет дальше, все в деревне превратятся в нечестивцев. Если теперь люди в день рождения святого Масуда и несут по привычке пожертвования, то делают они это по доброй воле, а не по принуждению, как бывало раньше. И из этих приношений самому шейху Талбе ничего не перепадает. Люди делятся своей пищей не с ним и не с покойным Масудом, а с бедняками, с пришлыми, с нищими, которые сходятся к нам со всей округи по случаю нашего местного праздника. Постепенно все прозревают. На шейха все меньше внимания обращают: что он есть, что его нет. Народ стал не тот, каким был раньше. Каждый и без шейха разбирается что к чему. Даже те, кто кормился когда-то подаяниями, нынче сами зарабатывают на жизнь. Пока немного, по двадцать-тридцать кыршей