Философия одиночества - страница 10

Зачем? «Чтобы никакая плоть не хвалилась перед Богом» (1 Кор. 1:29). Настоящая слава невидима. Пустота уединённой жизни помогает привыкнуть к свету, который совершенно затмевают миражи многозаботливой жизни.

22. Отшельник, бесполезный в жизни и, казалось бы, не приносящий видимого плода, самим фактом своего бытия напоминает общежительным монахам, что и они должны быть мало значимы для мира, а то и совсем не значимы. Они мертвы для мира и не должны ему угождать. И мир для них мёртв. Они в нём странники, одинокие свидетели иного царства. Такова плата за жалость ко всему творению, за сострадание ко всем. Чем монах непрактичней и неуспешней, тем он сострадательнее. Тому же, кто рвется к успеху, соперничая с другими, некогда жалеть других.

Монах потому так важен для мира, что ему нет в мире места.

1. Отшельников часто винят в том, что даже в молитве они «непродуктивны». Уж если кто уединился, думают многие, тот быстро восходит к видениям, мистическому браку, во всяком случае – к чему-то поражающему воображение. Но отшельник и в молитвенной жизни беднее общежительного монаха. Он – существо слабое и неуверенное. У него больше тревог и сомнений. Он пытается уберечь себя от мелких бед и порой – безуспешно. Его нищета духовна. Она наполняет его душу и тело; в конечном счете неуверенность – его единственное достояние. Он радуется скорбям, духовной, умственной нищете последнего бедняка. Уединение чем-то сродни юродству. Иначе оно не настоящее – не жизнь в прямой зависимости от Бога, во мраке, сомнении и чистой вере. У отшельника нет видимой поддержки, потому что он действительно нищ.

2. Конечно, в этом деле нельзя ни преувеличивать, ни впадать в крайности. Крайность может превратиться в «богатство», «заслугу». Кроме того, у каждого – своя мера строгости. Когда человеческая немощь не позволяет отшельнику жить в строгости, он даёт себе послабление, которое лишь подчеркивает его нищету. Что если у отшельника, как у простого смертного, открылась язва? Тогда ему придётся пить молоко и даже глотать таблетки. Болезнь окончательно вычеркнет его из списка героев. Подобно всем остальным, отшельник испытывает тревогу, причём его тревога острее, чем у кого бы то ни было. Беззаботной одинокая жизнь кажется лишь тем, кто о ней ничего не знает.

3. Вспомним, что Робинзон Крузо – это великий миф среднего класса, коммерческой цивилизации XVIII и XIX веков. Это образ прагматического индивидуализма, а не отшельнического уединения. Крузо – символическая фигура эпохи, когда каждый считал свой дом крепостью, был расчётлив, изобретателен, умел соблюсти свою выгоду и поторговаться с кем угодно, даже со смертью. Крузо был беззаботен и счастлив, потому что на всё имел готовый ответ. Настоящий отшельник скуп на ответы.

4. Верно, что одинокая жизнь (если она действительно христианская) должна протекать в молитве и богомыслии. Monachos в нашем понимании – это исключительно человек Божий. Тогда как же он молится? Внутренняя молитва питает его как хлеб и вода! Отшельник и тут нищ. Часто он не может ни молиться, ни надеяться, ни видеть. Нет, он не впадает в сладостное бездействие, которое превозносят в книгах. Он продирается сквозь слепящую песчаную бурю. Бывает, он изнемогает от сомнений, и тогда в этом – всё его созерцание. Не поймите меня превратно. Это не сомнение разума, не растерянность перед богословской, философской или какой-то ещё истиной. Это нечто иное: своего рода незнание самого себя, сомнение, колеблющее самые основы бытия, крадущее смысл жизни и поступков. Оно-то и погружает отшельника в безмолвие, где он больше не задаёт вопросов и обретает уверенность в том, что Бог присутствует в его ничтожности, как единственная реальность. Впрочем, ни назвать, ни осязать её он не может.

Словом, отшельник молчит и делает своё дело. Он терпелив (может, и нет – кто знает?) и спокоен. Покой его неотмирен. Он счастлив безо всяких развлечений. Он знает, куда идёт, но не уверен, «правильной ли дорогой». Он просто идёт. Дороги перед собой он не видит, а когда доходит до места, понимает, что пришёл. Чем ближе он к цели, тем дальше он от всего, что напоминает ему о «пути». Таков его путь. Отшельник его не понимает. Не понимаем и мы.