Флавиан - страница 33

— Это всё про меня, отец Флавиан! Теперь понимаю, какую змеюку я вырастил в своём сердце. Господи! Прости меня! Я грешен абсолютной нетерпимостью к критике и упрёкам, особенно от бывшей жены. Если с чужими людьми, особенно с начальством на работе, приходится сдерживаться, то с бедной Ириной я часто опускался до уровня базарной бабы — на каждое слово упрёка отвечал десятком слов ругани и оскорблений. Что она, бедная, от меня выслушала за все годы совместной жизни! Да я и с детства не терпел обличений, перед родителями оправдывался, спорил, врал, чтобы выгородить себя и удовлетворить своё самолюбие. В школе и в институте выкручивался, чтобы не выглядеть в чем-либо хуже сверстников, унижал для этого других, осмеивал, дразнил, чтобы на их фоне выглядеть лучше. Тьфу! Противно вспоминать! А уж выпендривался и в одежде, и в манере разговора — этакой слегка свысока, даже в походке, якобы спортивной… Всё самоутверждался… А сейчас это самоутверждение стало уже характером, частью личности, «имиджем». Чтобы выжить в современной московской жизни, гордыню свою надо не просто любить — культивировать, питать, накачивать! Надо быть «крутым» и ещё чтобы все это видели, понимали, что ты достоин своего «места под солнцем», и не дерзали его занять. И я, дурак, именно так и старался — «крутеть, крутеть и крутеть» — как завещал сатана рогатый! Господи! Прости меня, покажи мне — как жить без всего этого! Помоги мне исправить свою душу, стать таким, каким Ты хочешь меня видеть!

— Бог простит, Лёшенька, Бог поможет тебе! Мытарство гнева — чем грешен?

— Гневом и грешен, батюшка. Много грешен. Нетерпелив с детства, раздражителен. Когда что-нибудь не получается, всегда раздражался, гневался, швырял что-нибудь или пинал в ярости. Ирину свою несколько раз ударял в гневе или толкал, за ворот платья таскал, даже порвал ей джемпер как-то раз… На подчинённых срывался, скверным словом мог обругать, унизить, причём иногда и не по делу. За рулём дёргался, проклинал других водителей, в «пробках» бесился, особенно когда опаздывал куда-нибудь… Это, видно, гордость моя ущемлённая прёт наружу, так, батюшка?

— Так, Алексей, именно она.

— Господи, прости мне гнев мой и всё, что я в гневе натворил, прости меня!

— Бог простит, Алексей! Пошли дальше — мытарство злопамятства. Грешен?

— Грешен, наверное… Да, точно грешен! Славке, другу детства, до сих пор помню, как он меня перед мальчишками с соседнего двора предал и убежал, а они меня побили. Родителям их обиды вспоминал много лет. По физике преподавателя за вредность и въедливость долго осуждал… Ирине часто припоминал, как она без меня в поход на байдарках ушла, ревновал я её тогда сильно… Может, и ещё что согрешил злопамятством — не припомню сейчас. Прости меня, Господи!

— Бог простит, Алексей. Теперь соберись — мытарство убийства.

— Отец Флавиан, я же не убивал никого, только мух с комарами, даже кошку у пацанов отнял, когда они её вешать хотели!

— Кошку отнял, а пятерых пацанов, или, может быть, девчонок — убил!

— Ты о чём, Андр… отец Флавиан? Каких пацанов? Каких девчонок?

— Своих собственных. Родных детей. Своим согласием на аборты соучаствовал в вынесении им смертного приговора. Невинным младенцам. А палачом уже врач поработал.

— Господи! Неужели же это так? Разве ж это убийство? Да они же ещё не родились!

— Потому и не родились, что их ещё во утробе матери убили. Есть фильм такой, документальный, «Безмолвный крик» называется. Тебе его надо посмотреть. Сам убедишься, когда увидишь, как младенчик в утробе матери от железяки уклониться пытается, ротик открывает — на помощь зовёт. И как его потом эта железяка на части разрывает и из материнской утробы выскребает. Кстати, даже звери такого со своими детёнышами не делают, только человек…

Я сел на пол. Колени перестали держать меня. В ушах сильно стучало. Я вдруг увидел его. Того младенчика. Нет, не представил себе, а именно увидел. Без всякого фильма. Он был очень маленький, со сморщенным плачущим личиком. Мальчик. Его убивали. Это был мой сын.

— На, вот, Лёша! Водички вот выпей! Крещенская. Сейчас полегчает.