Флавиан - страница 59
Через пять минут моя «Нива» с истошным рёвом вылетала из Покровского.
ГЛАВА 14. ИРИНА
Ни до, ни после того раза я никогда не ездил так отчаянно. Нет, я почти не создавал риска для других водителей, которых до самой Москвы мне встретилось не так уж и много. Но сам я серьёзно рисковал вылететь юзом на каком-нибудь повороте, снести столб или сжечь двигатель. Это было неправильно, но в тот момент я об этом не думал. Меня гнало вперёд необъяснимое ощущение, что если я успею — а куда, или к чему? — то всё будет хорошо и Ирина не умрёт. Я не мог и не хотел объяснять себе происхождение этого чувства, но оно жгло меня изнутри, и я, вцепившись в «баранку», почти стоял на педалях, выжимая невозможное из неприспособленной к таким гонкам «Нивы». Сердце, под стать мотору, лихорадочно колотилось в моей груди, выталкивая вместе с каждой порцией горячечной крови отчаянное: «Господи! Господи! Господи!»
Примерно через полчаса, когда голова начала приходить хоть в какое-то мыслящее состояние, этот неистовый призыв трансформировался уже в какую-то осмысленную речь:
— Господи, помоги!
— Господи, помилуй!
— Господи, спаси Ирину!
— Господи, не оставь меня!
— Господи, не обмани меня!
— Господи, я верю в Тебя!
— Господи, Ты всё можешь!
— Господи, сотвори чудо!
— Господи, спаси Ирину!
— Господи, возьми мою жизнь!
— Господи, отдай её Ирине!
— Господи, Ты ведь любишь нас!
— Господи, не отнимай её у меня!
— Господи, я виноват перед ней!
— Господи, дай мне искупить мою вину!
— Господи, я хочу сделать её счастливой!
— Господи, верни мне её!
— Господи, исцели её!
— Господи, оживи её!
— Господи, спаси её!
— Господи, я люблю её!
— Господи! Господи! Господи…
Повторяясь многократно, эти отчаянные призывы не прекращались до самого конца той безумной гонки. Более того, я не только не уставал произносить, почти кричать их, но, напротив, они становились всё горячее и сильнее. Всё моё существо словно бы превратилось в это неистовое движение и неумолкающий крик — «Господи!» Казалось, никакие преграды не способны остановить меня.
Остановил меня открытый канализационный люк ровно за один квартал до Ирининой больницы.
Торчащие их него ветки с привязанным к ним обрывком красной тряпочки я в горячке не углядел. К счастью, он был сразу за поворотом, и скорость, на которой я влетел в него правым передним колесом, вряд ли достигла больше шестидесяти километров в час. Впрочем, её хватило, чтобы я от удара об руль и лобовое стекло потерял сознание, вышибив при этом водительскую дверь и вылетев на асфальт. Однако без сознания я был недолго, наверное, меньше минуты, так как вокруг меня успело собраться не более десятка человек. Очнувшись, я тут же вскочил на ноги и, оттолкнув преграждающих мне путь зевак, кинулся бежать к видневшемуся невдалеке грязно-белому корпусу больницы, уже на бегу повторяя своё отчаянное «Господи! Господи! Господи!»
С лихорадочной ясностью работающего в форсированном режиме ума я мгновенно разобрался на схеме в вестибюле больницы, где находится реанимационное отделение, и, спотыкаясь на истёртых лестничных ступеньках, мигом взлетел на третий этаж, не обращая внимания на несущееся мне вслед истошное: «Туда нельзя! Что вы делаете!»
Едва не выбив дверь в реанимационное отделение своим ободранным об асфальт плечом, я ввалился туда и, сразу же наткнувшись на невысокого, средних лет, мужчину в зелёном хирургическом костюме под распахнутым белым халатом, шедшего мне навстречу с какими-то бумагами в руке, задыхаясь выпалил:
— Ради Христа! Не отключайте Миронову от аппаратов!
— Уже отключили.
Я омертвел, ноги предательски похолодели и обессилели, мне гигантским усилием воли удалось не упасть. Я оперся рукой о стену.
— Вы её бывший муж? Это я разговаривал с вами по телефону. Консилиум врачей принял решение о прекращении искусственного поддержания функций жизнедеятельности организма ввиду полной безнадёжности реанимирования пациента. Спасти её было невозможно. Искренне сожалею. Что с вами произошло? Вы нуждаетесь в помощи. Пойдёмте со мной в перевязочную.
Я тупо уставился на него.
— Спаси вас Господи… Где она?