Флирт - страница 3

. Лина не поверила этим словам, но они заставили биться её сердце. С тех пор между Линой и Victor'ом Танеевым установился «флирт», они встречались часто, он танцевал с нею всегда третью кадриль, шутливо уверяя её, что первую танцуют «par convenance» [6], вторую — «par amitiè» [7], а третью — «par amour» [8]. Он, принося ей на балу лимонад, допивал последние капли, из желания узнать её мысли, из её букета он вынимал всегда или розовую маргаритку — «зарю любви», или бутон розы — «люблю, но молчу». Когда она бывала у Вавы, он читал ей Бодлера, привозил ей романы Prevost Mereroy или Maupassant [9]. Он играл молодою женщиной, возбуждая её любопытство, страстность и женское мелкое самолюбие. А главное, Танеев шаг за шагом, мало-помалу овладевал ею физически, он вступал во владение телом этой женщины, и, благодаря нашим светским законам, никто не замечал этого, никто, ни даже сама Лина, не оскорблялись этим. Шутя и смеясь в присутствии своей сестры, он надевал Лине на руки, голые до плеч, бальные перчатки, каждый её палец побывал в его руках, он любовно, мягко растягивал на нём лайку, затем вёл перчатку по тонкой руке, придерживал её у розового уголка локтя и, скользнув вверх по атласистой коже у самого плеча прикосновением нежным как ласка, разглаживал последние складки лайки.

— Ах, эти модные перчатки, — смеялась Лина, — их ни за что, ни за что не наденешь без помощи.

На катке, он, стоя на одном колене, держал в руках её маленькую ножку, долго, аккуратно подвязывал ей конёк и под предлогом осмотреть правильно ли сидит сапог, серьёзно проводил рукою по пуговицам кончавшимся под коленом. На балу, в вальсе, он прижимал её к своей груди и, опустив глаза, ясно видел две розовые волны, трепетавшие от бессознательной страсти, навеянной музыкой, душной атмосферой, пропитанной духами и близким интимным прикосновением мужчины. По окончании спектакля или бала, он, с видом корректного кавалера, подавал её sortie de bal и ловко, незаметно обнимал её в последний раз. А в ложе, когда нельзя говорить громко, сидя за Линой, он наклонялся к её плечу и говорил ей с самым безукоризненно светским видом фразы по смыслу пустые, но полные растлевающего яда по тону и тому значению, которое придавало им горячее дыхание, близость румяных губ, белокурых усов, почти щекотавших её щеку. В этот день, когда уезжал Михаил Николаевич, Лина сказала Ваве, обращаясь, по тайному смыслу, к её брату:

— Я надеюсь, мне не дадут скучать без мужа, мы будем часто видеться?

Вавочка рассыпалась в разных проектах, но Танеев только молча поклонился, и вот прошло уже три дня, он не был ни разу. Бросив Бодлера, Лина перешла к роялю и сыграла тот последний вальс, который они танцевали вместе. Затем она нервно захлопнула крышку рояля и легла на кушетку. Из корзины жасминов, приютившихся недалеко на столике, шёл одуряющий аромат, тишина в доме стояла мёртвая, только в камине чуть-чуть потрескивали догоравшие угли — и все обрывки музыки, поэзии, разговоров о любви и томлении невысказанного желания, весь светский нездоровый угар, среди которого она жила последнее время, обступил её; всё, как туманные грёзы, надвинулось на неё, и она лежала едва дыша, лицо её горело, грудь подымалась неровно, длинные опущенные ресницы вздрагивали, и вдруг сердце Лины замерло, в передней резко и коротко звякнул колокольчик. Послышались заглушённые шаги Вари, щёлкнула дверь, и по залу раздались знакомые, лёгкие, торопливые шаги. Лина закрыла глаза и лежала не шевелясь. В уме её блеснула лукавая ребячья мысль: «Что он скажет, когда увидит меня спящей?»

Он ничего не сказал. Две сильные руки охватили её стан, горячие губы жадными поцелуями закрыли рот, и глаза её встретились в упор с потемневшими от страсти властными серыми глазами. Лина рванулась, она хотела кричать и вдруг с тихим, сдавленным рыданием обвилась сама руками вокруг его шеи.

— «Il y a un Dieu pour les voleurs, et pour les officiers»… [10] — говорил смеясь Танеев. — В прихожей меня встретила Варя и сказала, что у Анны Григорьевны такая мигрень, что она ей каждые пять минут ставит горячие компрессы. Я объявил, что сам запру за собою дверь, и чтобы она и не говорила старой барыне, кто приходил — и вот… Но вы плачете? — Лина, mon adorée