Фонарь на бизань-мачте - страница 15

— А проживи он благополучно рядом с женой всю жизнь, разве бы мы вспоминали о его счастии, разве пришло бы кому-нибудь в голову показать проезжему его старый дом? — спросил я госпожу Гаст.

Озадаченная, она на секунду умолкла, потом сказала:

— Да, это верно, у счастливой любви не бывает истории.

Она долго еще оставалась задумчивой, отвернув лицо к дверце. Над дорогой вздымался легкий туман.

В Кюрпипе нас ожидал сюрприз. В большом зале трактира был накрыт стол, на нем стояли бутылки с вином; но там царила странная суматоха. Слуги вбегали в одну дверь и выбегали в другую. Какая-то замарашка с подвернутыми рукавами пронесла дымящийся таз. Еще одна негритянка бросилась ей на помощь, и обе исчезли, нырнув внутрь дома. Лошади во дворе били копытами о землю.

Наконец появился некто, имевший тут, казалось, какую-то власть, и объявил, что завтрак нам подадут немедля.

— Простите великодушно за всю эту кутерьму, — сказал он, — но у моей жены — а она поистине душа этого дома — начались боли, и я надеюсь, что не сегодня завтра… словом, дамы и господа, будьте любезны, присаживайтесь…

— Здорово нам повезло, — проворчал господин Букар.

Переутомленный молодой человек, покраснев, отвернулся к окну.

— Госпожа Кошран в отчаянье от этой заминки, — ответил хозяин трактира.

Мы попытались его убедить, что это мы должны извиниться за вторжение в столь неудачный момент. Он выпрямился.

— Господа, — сказал он, — солдат, что бы там ни было, не покидает свой пост!

— Подходящий случай сделать подобное заявление, — сказал господин Букар и, повернувшись ко мне, добавил: — Госпожа Кошран много лет была маркитанткой расположенного в Кюрпипе сторожевого поста. Его только что упразднили.

Кушанья принесли, когда муж госпожи Розы сказал, что он просто умирает с голоду. Тут мы впервые услышали звук его голоса.

Несмотря на заминку, как выразился господин Кошран, еда оказалась обильной и разнообразной. Мы приступили к десерту, когда госпожа Гаст попросила ее извинить.

— Я хочу, — сказала она, — навестить эту женщину до отъезда.

И направилась в комнату, занимаемую трактирщиком. Когда мы уже были готовы сесть в экипаж, госпожа Гаст вернулась и приказала кучеру достать один из ее чемоданов.

— Я не еду, — сказала она. — Случись что-нибудь с этой женщиной, я никогда себе не прощу. Не могу я ее оставить на попечение рабов и мужа, от которого, как и от всех мужей в таких случаях, нет никакого проку. Я как раз вовремя вошла в комнату и помешала им убедить ее, что надо лечь на пол, чтобы земля придала ей силы скорей разродиться.

В ней снова была та живость, которая так удивила меня в первый день, когда мы увиделись с ней в коридоре гостиницы, и даже лицо ее порозовело.

— Но как вы сумеете… — начал было я.

Она улыбнулась:

— Сударь мой, если бы вы хоть месяц прожили в колонии, вы бы знали, как часто приходится нам ухаживать за больными рабами. Мне не впервой помогать появлению ребенка на свет. Поручаю вам Карфагенскую царицу, позаботьтесь о ней до конца путешествия. Я вернусь с субботним дилижансом. Поезжайте и добрый вам путь, — добавила госпожа Гаст.

Она удалилась, не повернув головы. Я и после в ней замечал эту резкую манеру внезапно уходить без всяких там цирлих-манирлих, столь свойственных женщинам. Когда лошади тронулись, она уже скрылась в доме.

По правде сказать, я себя чувствовал так, словно чего-то лишился, был зол на весь мир и, как обычно бывает в подобных случаях, злился и на себя. А еще я думал, что мы, смертные, имеем дурацкое обыкновение понапрасну осложнять свою жизнь, сами себе создавая лишние обязательства.

В дальнейшем я заезжал в трактир дважды. И подкидывал малыша на коленях, и даже специально нашел в Порт-Луи магазин игрушек…

Теперь мы снова были в дремучем лесу, сгущался туман, и нас пронизывала леденящая сырость. Видимость вскоре стала столь скверной, что помощник кучера слез с козел и вынужден был вести передовых лошадей за поводья. Мы двигались медленно и впали в какое-то оцепенение. После того как мы выехали из Кюрпипе, госпожа Роза вытащила из сумочки записную книжку и карандаш, но ей пришлось отказаться от всяких подсчетов. Откинувшись к спинке сиденья, скрестив на груди руки, она задремала. Однако едва экипаж проваливался в рытвину, она вздрагивала, просыпалась и разнимала руки, но тотчас же вновь закрывала глаза.