Форпост «Зоркий» - страница 10

Клим огляделся. В садике возле кирпичного домишка разговаривали Иван Сергеевич и усатый домуправ.

Клим хотел было послушать, про какую это отраву они говорят, но домуправ так и зыркнул своими глазищами на Клима и даже как будто пошевелил усами. Ещё привяжется — что несешь, куда? — и Клим поскорее юркнул на лестницу.

Он поднимался медленно, на каждой площадке оглядывался, — не следит ли домуправ? Вот, наконец, и дверка с буквой Ф, знакомый полумрак, запах нагретой солнцем крыши; полоска света упирается в ларь.

Клим опустил на пол свою ношу, подошел к ларю и… отшатнулся. Из ларя высунулась всклокоченная голова.

Клим чихнул от ужаса, попятился к двери. Но полоса света из окошка осветила лицо, перепачканное в пыли, и страх у Клима сразу прошел.

— Это ты? — спросил он.

— Я, — ответила голова. — А ты кто?

— Я видел, как тебя бил твой отец. Я сидел за кустами, — может, заметил? У меня ещё фотоаппарат был с собою. Я его отдал Игорю, тому мальчику, который тебя спас.

— А-а. Такой стриженый? Он — смелый. У тебя пожрать ничего нет?

Клим посмотрел на мальчика. Лицо у него было заспанным, с грязными следами от слез; светлые свалявшиеся волосы топорщились вроде мочалки.

— Знаешь что? Пойдём к нам, мама накормит.

— А она не прогонит?

— Моя мама? Что ты! Вот увидишь, пойдём! Ивана Сергеевича и домуправа в садике уже не было. Клим, держа Федю за руку, пробежал с ним через двор, поднялся по своей лестнице и отпер дверь квартиры.

— Это ты, Климочка. Почему так поздно? — донесся из кухни мамин голос. — Видите, опять он где-то болтался, — сказала она кому-то.

— Мам, дай нам поесть. Скорей! Вера Васильевна вышла в коридор.

— Кому это нам? — Она повернула выключатель, посмотрела на Федю. Кружка выпала из её рук и со звоном покатилась по коридору.

Клим бросился догонять кружку. А мама все смотрела на Федю.

— Клим, где ты познакомился с этим мальчиком?..

— Мамочка, он боится идти домой. Его там колотит пьяный отец! Он голодный!

А мама все молчала и как-то странно смотрела на Федю.

— Мамочка, надо же покормить его! Ну, чего ты так смотришь?

Он потянул Федю за руку, но тот тихонько высвободил руку, повернулся и пошел к выходу.

— Не туда, — сказала вдруг мама. — Вот сюда иди. Надо сперва помыться, смотри, какой ты грязный. — Она подтолкнула его к двери ванной.

Клим услышал шорох и только теперь заметил, что на пороге кухни стоит Петров.

— Иван Сергеевич, здравствуйте! Я только что видел вас… Я привел мальчика. Он…

Иван Сергеевич приложил палец к губам.

— Тс-с-сс… Не надо его зря пугать. Он и так уже напуган достаточно. Я потом зайду, ты мне все расскажешь.

Но на площадке лестницы он задержался и поманил Клима.

— Передай твоей маме, что она — человек с большой буквы.

— С какой?… С буквы Ф?

Но Иван Сергеевич уже спускался по лестнице.

Пленка в аппарате, однако, оказалась. Просто Клим сам не знал этого. Очень давнишняя пленка. И, конечно снимок получился дрянной. Но на нем все-таки был виден мужчина и как он одной рукой держит мальчика, а другой замахнулся.

Игорь отпечатал эту карточку и на следующий день она уже ходила из рук в руки по всему классу. Симка Воронов с важностью рассказывал об «опасном» происшествии, не скупясь на свои любимые словечки, вроде «Будь я проклят!» и «Вырву печёнку!» Он даже нарисовал на классной доске план местности, где «развертывались кровавые события». Никто ему не мешал, времени было достаточно, потому что пятый урок оказался пустым — математичка заболела.

Главным героем дня был Клим Горелов — вот так малыш из четвертого «Б»! Отколол номер, отчаянный фотограф! Надо бы снести фотокарточку в милицию, чтобы этого мужчину разыскали и привлекли как следует!

И тут — словно кто-то подслушал эти слова — дверь раскрылась и в класс вошла Инна Андреевна. Да не одна, а с лейтенантом милиции.

— Ну, конечно, — сказала она, — в классе шум и гам, парты сдвинуты, доска перепачкана и, как всегда, Серафим Воронов кричит громче всех. А я-то ещё говорила вам, Иван Сергеевич: «Посмотрите, какие у меня образцовые ребята».

Все сразу разбежались по своим местам. Один Клим остался возле учительского столика, смущенный и растерянный, словно его вызвали к доске, а он не знает урока.