Фотоаппарат - страница 26

40) Я сидел в углу кухни, опустив голову, и пытался вытянуть рукава свитера, чтобы хоть немного прикрыть запястья. Удивительное дело, поляки молчали. Ковальсказинский Жан-Мари по-прежнему придерживал голову моллюска на доске. Руки у него были ярко-багровые, мокрые и скрюченные. Мне показалось, что ему все это надоело и у него устала спина. Каждый раз, когда нож чиркал по мешочку бежевого цвета рядом с осьминожьей головы, он сухо предупреждал Кабровинского, чтобы тот не проткнул этот мешочек — в нем полно чернил. Кабровинский не верил и утверждал, что это печень, в доказательство он резким движением воткнул в этот орган нож. Чернила хлынули не сразу: сначала на поверхности появилось несколько капель, черных, как смоль, потом еще несколько, и только потом по доске медленно потекла струйка. Ковальсказинский Жан-Мари снял полотенце, которое было повязано у него вокруг талии, и не выказывая больше никакого интереса к мероприятию, уселся рядом со мной. Он, скривившись, зажег сигарету, и стал наполовину по-польски, наполовину по-французски укорять Кабровинского за то, что тот не попросил рыботорговца самого почистить осьминогов. Тем более, — добавил он, — что еще четыре лежат в раковине нетронутые. Кабровинский его не слушал. Он обмакнул палец в чернила и сообщил, что как раз из чернил каракатиц и делают сепию. В молодости он весьма недурно писал сепией. Правда, правда. Он с мечтательным видом отнес осьминога под кран и долго мыл. Потом вытер губкой доску и, когда вымытый осьминог вернулся на свое место, попросил Жана-Мари Ковальсказинского ему помочь…

1) Я уехал внезапно, никого не предупредив. Ничего не взял с собой. На мне был темный костюм и синее пальто. Я шел по улице: деревья, тротуары, несколько прохожих. Подходя к площади, я увидел автобус. Ускорил шаг, бегом пересек проспект и вслед за другими пассажирами вошел. Автобус тронулся. Я сел сзади, в полукруглом будуарчике. Стекла были мокрые от дождя. Напротив меня ехали двое: дама и мужчина, читавший газету. Ботинки у моего визави промокли, вокруг подошв натекла-небольшая лужица воды. Мы пересекли Сену, потом вернулись обратно по мосту Аустерлиц. На каждой остановке я изучал входящих, всматривался в лица. Я боялся кого-нибудь встретить. Иногда меня пугал чей-нибудь профиль — казалось, что это кто-то знакомый, — и я опускал голову, но как только этот человек поворачивался ко мне, я с облегчением видел незнакомое лицо и благожелательно провожал глазами его обладателя, пока тот не сядет. Я вышел на конечной остановке и направился к вокзалу. Немного побродил по залам. Взял билет — я пытался раздобыть плацкарту, но было поздно: поезд вот-вот должен был отойти.

2) На следующий день поезд прибыл на место. Я сошел на перрон, прогулялся по вокзалу, заложив руки в карманы своего элегантного пальто. Рядом с большой стеклянной дверью в глубине располагалось туристическое бюро. Я окинул взглядом фотографии, объявления. За стойкой девушка говорила по телефону и что-то записывала правой рукой. Когда она повесила трубку, я зашел и, убедившись, что она понимает по-французски, попросил заказать для меня номер в гостинице. На одного или семейный? — спросила она. Я с сомнением посмотрел на нее. Нет, она не понимает по-французски. Для меня, — закричал я, размахивая руками, чтобы показать себя с головы до пят.

3) Я обошел комнату. Кровать была накрыта ржаво-коричневой периной. К стене приделана раковина, рядом — пластмассовое биде. Круглый стол и три стула были почему-то выдвинуты на середину комнаты. Окно большое, за ним — балкон. Не снимая пальто, я пустил воду, распечатал крохотный кусочек мыла и вымыл руки. Свернув голову набок, я рассматривал в зеркале свое лицо и наклонялся вперед, чтобы лучше видеть шею, поросшую редкими темными волосками. Вода стекала по фаянсу раковины. А теперь — еще и по моему шарфу.

4) Я провел ночь в купе поезда, один, не включая света. В неподвижности. Я ощущал движение и только движение: в первую очередь — внешнее, явное, то, что перемещало меня, несмотря на мою неподвижность, но также и внутреннее движение — разрушение моего тела, то неуловимое движение, которое я постепенно начинал считать единственно важным и хотел бы остановить любыми средствами. Но как ему помешать? Или хотя бы удержать? Мое внимание отвлекли движения куда более простые. Я протянул свой зеленый паспорт итальянскому пограничнику.