Фотоаппарат - страница 44

Я вдруг понял, что безделье не оставляет мне времени на телевизор.

Нас уверяют, что по телевизору (вы, кстати, смотрите?) показывают реальный мир — это неверно. Мы видим картинку — очень знакомую, хорошо раскрашенную, двухмерную — она, конечно, выглядит правдивее, чем утонченная, далекая от бытового опыта картина художника. Но если искусство всегда старается охватить весь мир и понять его суть, то на телевидение реальность попадает, так сказать, по недосмотру, случайно, только потому, что техника ненароком улавливает ее. Однако ни в коем случае нельзя считать, что телевизионная картинка равнозначна действительности, на том только основании, что телевидение предлагает нам привычное и узнаваемое изображение реальности. Ведь если предположить, что для того, чтобы считаться реально существующей, реальность должна быть похожей на свое изображение, то нет никакого основания думать, что портрет юноши кисти великого мастера эпохи Возрождения отражает действительность хуже, чем видеокопия всемирно известного в своей стране комментатора, ведущего выпуск теленовостей.

Мир картины эпохи Возрождения — это иллюзия, созданная цветом, пигментом, маслом, трением щетки о холст, легкими мазками, кистью, рукой, отпечатком пальца на влажной поверхности растертой на льняном масле краски; когда видишь пред собой саму жизнь, плоть, волосы, драпировки, складки одежды; когда видишь живого человека со своей собственной историей — слабого, беззащитного, благородного, чувствительного, — и его взгляд… Сколько квадратных миллиметров краски понадобилось для того, чтобы пронести сквозь века всю силу этого взгляда? Вот эта иллюзия по самой природе своей отлична от той, что предлагает нам телевидение: механического результата работы бездушной техники.

Это лето я решил провести в Берлине и закончить книгу о Тициане Вечеллио. Меня долгие годы вдохновляла идея обширного исследования на тему: взаимоотношения искусства и политической власти. Постепенно я сосредоточился на шестнадцатом веке, Италии, а именно, на личностях Тициана Вечеллио и Карла V, точнее, на легендарной истории с кистью: Карл V якобы нагнулся и поднял кисть, выпавшую из руки мастера. «Кисть» — так я озаглавил свой труд. Я на год оставил преподавание в Университете и целиком посвятил себя книге. Одновременно я весьма кстати узнал о существовании частного фонда, который финансировал исследования в моей области, и отослал в Берлин на его адрес просьбу о стипендии и подробно описал цель моей работы, подчеркнув необходимость своей поездки в Аугсбург, город, где Карл V жил с 1530 до… уж не помню какого года (ужасная память на даты) и, главное, где Тициан написал самые известные портреты императора, например, большой конный портрет из музея Прадо, сидящего Карла из мюнхенской Пинакотеки, того самого, бледного и восторженного, с зажатой в руке перчаткой. Поездка в Аугсбург, без сомнения, могла бы очень помочь мне и обогатить мой труд, но я прекрасно понимал, что в моем исследовании, посвященном Тициану Вечеллио, не было ничего специфически немецкого, как я это представил в ловко составленном меморандуме, прилагавшемся к просьбе о стипендии; и что доехать до Аугсбурга из Парижа ничуть не труднее, чем из Берлина. Но стипендию я получил, и мы втроем поехали в Германию. В начале июля Делон поехала в Италию и увезла с собой обоих детей, одного на руках, другого — в животе (что очень практично, если приходится тащить одновременно такое количество сумочек и чемоданов); я проводил их в аэропорт, я тащил билеты. Хорошо помню себя в аэропорту: я иду к табло, поднимаю голову и некоторое время озабоченно сличаю билеты с надписью. Возвращаюсь к Делон — она сторожит тележку — и произношу (неплохо бы так же отчетливо вспомнить и остальные слова, сказанные тем летом в Берлине): двадцать восьмой терминал. Точно? — спросила Делон. Я немедленно усомнился в своей правоте. Нет, все-таки двадцать восьмой (я еще раз сходил к табло). Мы нежно поцеловались и у стойки номер двадцать восемь расстались: я ласково провел рукой по голове сына, по животу Делон под свитером и стал смотреть, как они удаляются сквозь низенькую триумфальную арку металлоискателя. До свидания, до свидания, махал ручкой мой сын, и тут слезы подступили к глазам (в этом весь я).