Фрактал Мороса - страница 2

, этих лестниц с серыми резиновыми перилами, которым под шестьдесят лет. И старуха с ведром. Нам навстречу, с полным^>6!

– Здравствуйте!

– Здравствуйте! Вы на второй этаж?

Я не знаю.

– Да, – Паша вежливый, как всегда.

– Я живу напротив Мороса. Если что-то надо – зайдите.

– Спасибо, – я киваю.

Милая она. Аккуратная. В черной юбке, блузочке оранжевого цвета. Эти старушки одинокие, вечные. Знающие все. Я так стараюсь улыбнулся ей как можно ласковей.

– Его больше нет. Совсем.

– Да, мы знаем.

«Как она поняла, что мы к Моросу?»

Во взгляде старушки это обычное выражение сожаления и мудрости… И расходимся.

Она вниз, мы вверх. Сквозь запах кошек и герани. Шум ветра остается во дворе. В подъезде гулкие шорохи.

Паша срывает бумажную ленту с печатью, поворачивает ключ. Это мой любимый момент. Чего только не рисует воображение. Судьба, жизнь, тайна. А главное, разрешен шаг в эту тайну. И мы делаем его.

Квартира была ужасна, видимо, так же, как и ее недавний хозяин. Застоявшийся воздух, липкий, похожий на паутину: окутал, опутал.

– Паша, помоги открыть окно! – у меня не хватило сил. Рамы деревянные, старые.

По обстановке ясно: здесь спали и пили. Продавленный диван, обои желтые, засаленные до блестящей черноты у выключателей, дисковый телефон на оргалитовой этажерке.

– Перчатки дать?

– Ага!

Я достала из сумки вторую пару синих резиновых перчаток.

Оглядываюсь по стенам. Конечно, картин здесь нет. Пыльный барометр, календарь.

Паша кладет в спортивную сумку ноутбук, губную гармошку, вымпел с советскими значками. Гармошку и вымпел можно отдать знакомому барыге на блошиный рынок.

Я вытаскиваю из ящиков пыль и мусор. Паша щупает диван. Подшивки газет, расколотые чашки, серебряная сережка, ручка с логотипом олимпиады-80, мелкие деньги в карманах одежды, коробка с папками бумаг, письмами и фотографиями, тетради, пакет с камушками и стекляшками. Мы копим вещи, которые никому не будут нужны после нас. Но здесь и вещей-то нет. Такая бедность!

– В духовке хорошая чугунная утятница. Возьмешь?

– Еще не хватало. Я в ней для тебя утку запеку. Придешь есть?

– Фу! Ну хоть что-то! Для шефа вообще ничего нет. Я сдам гармошку, хоть пару тысяч выручу. А ты?

– Возьму коробку с бумагами, больше ничего не хочу.

– Варь, вот тут еще альбомы, держи!

Он своими синими руками передает мне какие-то акварельные эскизы, какие-то старые-престарые бумаги, какие-то детские каракули. Бросаю все в сумку.

– Все?

– Пожалуй.

Мы еще перебираем постельное белье, заглядываем под старомодные шкафчики на ножках.

За стеной в соседней квартире кто-то начинает играть Альбинони^>7.

Под раскаты клавишной фантасмагории мы, понимая, что больше нечего искать здесь, завершаем. Паша порывисто хлопает ящиками в прихожей. Эта музыка захватывает нас, нарастает, кажется, что время начинает течь в обратную сторону.

Выше, выше, выше. Ключ тонко звякает о полотно замка.

Чужая жизнь, судьба уголовника Мороса, изучена, прочитана, не понята, но словно бы пройдена.

Мы идем вниз сквозь запах кошек и герани. Молодые, живые, свежие, полные сил и планов.

– Паш, он был старый?

– Ему было сорок.

– Мне тридцать пять, тебе сорок два.

– Сорок сорока рознь, – он захлопывает за мной дверцу машины. – Тебя домой?

– Да. А какой срок у него был?

– Пятнадцать. Отсидел двенадцать. Меньше года назад освободился.

– То есть в тюрьму сел в двадцать восемь.

– Наверно… Утятницу точно не хочешь?

– Нет, спасибо, дорогой!

Я смотрю на свои ногти. Нежно-сиреневые. На кольцо с аметистом в обрамлении мелких бриллиантов и, подняв глаза, понимаю, что не узнаю улиц и не ориентируюсь. Полдень теплым зноем колышет воздух, влюбленные пары под тополями в сквере ждут вечера. Машин немного, одиноко и неуютно. Кажется, что этот день, летняя жара с ее тенью, магазинами, прогнозом грозы и ветра – для кого-то другого. Для кого-то…

– Что с тобой?

– Дай помечтать.

Паша думает, что мне грустно, а я просто неотрывно смотрю в окно, вверх, на эти домики не выше шести этажей. Здесь могли бы быть мастерские художников, кладовые скульпторов, здесь можно собираться и пить водку под полосатыми абажурами, трахаться, жить, прятаться… И так оно все и есть. Не со мной.