Франциск Ассизский - страница 16

Второй важный момент. Еретические лидеры часто использовали свой личный аскетизм в качестве самопиара и укорения церковных властей. Американский философ-материалист Берроуз Данэм, которого трудно заподозрить в любви к Церкви, сказал о Пьере Абеляре и его последователях: «Он любил, в сущности, только самого себя, и нам кажется, что именно этот эгоизм был для него тяжелым бременем, снижавшим его природный талант и часто делавшим бесплодными все его усилия. У него было множество идейных последователей, которые тратили свои способности на то, чтобы выставлять себя напоказ; другим людям они принесли мало радости, так как почти не интересовались ими».

Весьма занятную эпитафию создал врагу папства, Арнольду Брешианскому, анонимный средневековый хроникер: «О мудрый Арнольд! какую пользу принесли тебе столь большая ученость, столь частые посты, столь большой труд и столь примерная жизнь, в которой ты пренебрегал отдыхом и телесными радостями? Что побудило тебя выступить против Церкви с клеветой, приведшей тебя, несчастного, к трагической петле? Посмотри теперь на судьбу идеи, за которую ты пострадал: все доктрины гибнут, и твоя тоже скоро забудется».

Но более всего показательны в этой связи катары. Они именовали себя так от греческого слова xaθapoi, что значит «чистые», «неосквернившиеся». Нося подобный «титул», трудно не возгордиться.

А Франциск постоянно называл себя «последним из людей». Конечно, можно заподозрить здесь лицемерие или своего рода кокетство. Но факты говорят за себя. Ощущение контакта с Богом было для него много важнее собственной личности, иначе бы он не упустил из рук руководство своим орденом. Святой из Ассизи легко передает бразды правления двум братьям (или, позднее, Уголино) и вылетает на свободу, словно любимые им птицы. Он рвется проповедовать всюду, лезет в самое пекло — в Египет, где за голову христианина можно выручить золотой, чудом остается жив. И впадает в ярость по возращении, обнаружив, что братья занялись обустраиванием быта и реализацией личных амбиций, вместо того чтобы чутко сверять каждый свой день с камертоном Евангелия. Глубокое отчаяние он выражает в совершенно детском поступке — лезет на крышу слишком добротного строения, искушающего маловерных, и пытается разрушить его.

Да и саму евангельскую бедность Франциск понимал очень необычно. Не как подвиг. Не как борьбу с соблазнами греховного мира, не как ограничение во имя очищения, этакую диету духа. Он видел в бедности особую красоту жизни, к которой должен стремиться каждый человек.

Нищета материальная не ущемляет человеческого достоинства, но, наоборот, облагораживает, помогает ему осознать себя, перестать прятаться за шлейфом лести и подхалимажа, сопровождающих богатство. «Нищие духом» из Нагорной проповеди — те, кто смог преодолеть свою гордыню, а вовсе не лишенные интеллекта, недалекие люди, как иногда трактуют это выражение в наши дни. Такая нищета — не слабость, но сила. И приземленный сын торговца тканями, вступая в мистический брак с госпожой Бедностью, не лишался благ, а напротив — приобретал их.

При этом наш герой вовсе не считал богачей людьми второго сорта и не смотрел на них свысока. Уже будучи отцом-основателем ордена, он крайне болезненно реагировал, когда его братья осуждали богатых, и предлагал осуждающим заняться исправлением собственных грехов. Добавим: несмотря на идеализацию и поэтизацию бедности, святой из Ассизи никогда не превращал ее в самоцель. Она оставалась для него лишь дорогой к Богу.

Есть один аспект в жизни Франциска, который не то чтобы роднит его с еретиками, но плохо вписывается в привычные церковные каноны. Это некая эзотеричность его личности, которую любят отмечать современные исследователи. То, на чем ставили акцент романтики и пантеисты. Любовь к природе, такая нехарактерная для христианских святых. Чудеса на грани магии, необъяснимый контакт с животным миром. И самое удивительное — уже упоминавшаяся власть над стихиями, в частности над огнем.

Этот случай произошел, когда средневековые медики пытались лечить Франциску глаза, по тогдашнему методу прижигая виски железом, раскаленным докрасна.