В этих рассуждениях есть нечто, что мне нравится. Только ведь всегда очень легко составлять план действий после дела. Необходимо слышать противную сторону для заключений. Командующие нами начальники более искусны и опытны, чем мы и этот план должно быть вполне изучен ими. Как и всегда в таких спорах, я не выхожу из своей роли, слушаю и ничего не говорю.
В ночь с 22/10 на 23/11 марта русские произвели в довольно большом числе вылазку, направленную преимущественно на работы дивизий Каму и Брюне.
Нападение было произведено русскими начальниками быстро и отважно и войска их устремились на наши траншеи с горячностью и неустрашимостью, которым мы должны засвидетельствовать свое уважение.
В траншеях находилось только обычное прикрытие из 2-х батальонов в 500 человек, и несмотря на выказанное мужество, оно не могло выстоять против 5 тысяч нападавших и должно было уступить местность, дав неприятелю возможность разрушить около 100 метров работы двойной сапою. Но вскоре прибыли беглым шагом наши резервы и бой возобновись с большим ожесточением, принял форму взаимной ярости. Французские сигнальные рожки вызывали новые подкрепления, а люди наши, чувствуя поддержку, удваивали усилия, и не обращая внимания на ура, прибывающих также русских резервов, устремились снова на неприятеля и заставили его отступить.
Русские оставили на месте значительное число убитых и раненых… Честь и слава 3-му батальону егерей, 3-му полку зуавов и 82-му пехотному, которые так мужественно выдержали этот героический бой.
Мы потеряли 177 человек и имели от 300–400 раненых. Эта самая серьезная из всех ночных вылазок, произведенных с начала осады.
На третий день 25/13 числа заключено было перемирие для уборки тел. Наши солдаты стояли, держа ружья на караул для отдачи последней чести героям, павшим на поле сражения. Русские офицеры признавались, что они потеряли около 2500 человек, да унесли во время перемирия 700–800 своих, остававшихся на нашей стороне.
Во время прекращения враждебных действий солдаты, унтер-офицеры и офицеры пожимали взаимно руки, поздравляли один другого и предлагали табак и сигары.
Почти все русские офицеры говорят бегло по-французски и очень хорошей выдержки.
Высказывалось обоюдно, что, к несчастью, политические обстоятельства сделали нации соперниками, вместо того, чтоб быть союзниками.
Императорская Гвардия плохо начала. Во время этого ужасного побоища, один из батальонов был в резерве и не тронулся с места, удовольствовавшись лишь посылкою своих пуль в среду сражавшихся, вызывая остроты старых служилых: «Подобно старой гвардии и юная не ходила… в траншеи!».
Она прекрасно составлена из хороших и мужественных офицеров и храбрых солдат, но за ней слишком ухаживают. Следовало бы, наоборот, с самого начала дать ей случай показать достоинства, которыми она действительно обладает, и которые бы заставили простить преимущества, оказываемые ей перед другими войсками отряда. Так например, первые деревянные бараки предоставлены были ей, несмотря на более настоятельную нужду в них старых полков, ослабленных цингой. Вообще французы не любят привилегированных войск, и надобно опасаться, если не исправят режима у Гвардии и не изменят назначения её, что, пожалуй, она не будет популярна, несмотря на её действительные заслуги.
Мы получили еще несколько национальных пожертвований в виде прекрасных консервов супа из кореньев и овощей для солдат, с некоторым количеством шоколада, а для каждого офицера 25 сигар по одному су, которые мы и отдали солдатам.