Фредерик Дуглас «Жил-был раб…» - страница 17

— Это я-то?

И, подняв с земли ведро с молоком, чуть волоча за собой ногу, она пошла к дому.

Фредерик почувствовал, что все тело Коуви обмякло. И тогда он быстро поднялся на ноги, сам схватил суковатую палку и отступил на шаг-другой. Коуви перекатился на бок. Он не был ушиблен или поранен, только ошеломлен всем случившимся. Когда плантатору удалось, наконец, покачиваясь, подняться на ноги, ему померещилось, что весь двор заполнен молчаливыми черными фигурами. На самом же деле только четверо или пятеро невольников прибежали на шум и теперь, стоя на почтительном расстоянии, безмолвно сверкали белками глаз. Но весь мир Коуви шатался и грозил рухнуть.

Юноша стоял, не сходя с места, с палкой в руке. И Коуви направился к нему. Раб увидел печать поражения на лице хозяина и не сделал никакой попытки ударить его. Воспользовавшись этим, Коуви схватил Фредерика за плечи и основательно потряс.

— Ну вот, а теперь ступай работать, негодяй! — приказал он громогласно. — Я бы не задал тебе такую порку, если бы ты не сопротивлялся. Это будет тебе наука!

Когда он снял руки с плеч Фреда и повернулся, темных фигур уже не было. Коуви постоял немного, щурясь на солнце. Снова будет жаркий день. Он провел рукавом по вспотевшему лицу, вымазав щеку навозом. Дверь кухни была закрыта. «И подлец же этот Хьюз — сбежал и оставил меня одного!» Сегодня же он прогонит его с места. Коуви чувствовал усталость. Он подошел к колодцу и остановился, глядя на зализ.

А Фредерик снова полез на сеновал. Сейчас он задаст быкам свежего, душистого сена. Потом начнет выводить их из хлева.

Когда Коуви, вскоре после увольнения Хьюза, тяжело заболел, жена его была уверена, что дела на плантации пойдут прахом. Но, как ни странно, этого не случилось. Скот был всегда накормлен; люди каждое утро отправлялись в поле; дрова распиливались и складывались в штабеля; бесконечная работа по сбору хлопка шла своим чередом.

Эмилии в жизни еще не приходилось видеть такой красоты. У них в горах не рос хлопок, и сейчас она глаз не могла оторвать от высоких зеленых стеблей с серебристыми коконами. Теперь, когда во дворе уже никого не пороли, Эмилия стала обращать больше внимания на все, что делалось вокруг. Она поймала себя на том, что следит за ритмичными движениями работающих негров, за взмахами черных рук, погружающихся в пышный белый хлопок. Однажды до нее долетели даже обрывки песни Все вокруг дышало миром. А мальчишка этот, Фред, так и прыгал по двору, словно жеребенок.

…Коуви кряхтел и ругался. Через некоторое время он утих и теперь сидел молча, скорчившись в кресле и глядя на стену.

Да, Хьюза он выставил за дверь, как решил, так и сделал. Но хлопот с ним было до черта. Хьюз самым серьезным образом собирался ехать в город за властями. Он бушевал: черномазый ударил его и должен быть за это наказан. Жеребенок с норовом! Он и в самом деле здорово огрел дражайшего кузена! В ту минуту Коуви едва сдержал смех. Однако, что ни говори, произошла немыслимая вещь: черный ударил белого. Вот ублюдок! Но если только люди узнают, что он, Коуви, не смог справиться с полоумным мальчишкой, которому едва стукнуло шестнадцать, все пойдет прахом. Никто уже не даст ему для укрощения ни одного раба. Вот почему требовалось замазать Хьюзу рот. Он и сам хотел уйти, но заставил Коуви выплатить ему жалованье за целый месяц вперед. А самое скверное, что он прихватил и ружье в придачу.

Хьюз божился, что ружья он тогда не нашел. Но Коуви твердо помнил, что вычистил его накануне и поставил в передней за дверью. Там оно всегда стояло, там оно было и на этот раз. И нечего рассказывать, что его взял кто-нибудь из дворовых. Ни один негр даже близко не подойдет к ружью. Нет, разумеется, оно уплыло вместе с Хьюзом, и придется в ближайшую поездку в Балтимор покупать новое.

К этому времени Коуви вполне убедил себя в том, что главным источником его бед был Хьюз. Взять хотя бы мальчишку капитана Олда. Ведь как спокойно он управляется с ним после ухода Хьюза.

Что касается Фредерика, то он отведал свободы — и до чего же это было хорошо! «Когда раба нельзя выпороть, — писал он много лет спустя, — то он уже более чем наполовину свободен».