Фридрих Ницше - страница 22

Возвращаюсь домой — портного нет. Удобно усаживаюсь и читаю диссертацию об «Евдокии»; время от времени до меня долетает и раздражает отдаленный посторонний шум; наконец, я слышу звонок у запертой железной калитки…»

Это звонил портной. Ницше примеряет платье; оно сидит хорошо; он благодарит хозяина, но тот не уходит и требует денег. Ницше относительно денег всегда держался особого мнения: но портной повторяет свое требование уплаты; а Ницше продолжает отказываться; портной неумолим и уходит, унося с собою платье; Ницше остается пристыженным, с неудовольствием осматривает свой черный сюртук и очень сомневается в том, чтобы он был достаточно хорош для Вагнера, но наконец все же надевает его.

«…Идет проливной дождь. Часы показывают четверть девятого. В половине девятого Виндиш будет меня ждать в «Театральном кафе». Я выхожу; на дворе черная, дождливая ночь, и я, тоже несчастнейший из смертных, одет в черное и даже не во фрак, но пребываю в самом романтическом настроении. Судьба благоприятствует этому настроению. Вид покрытой снегом улицы представляет собою что-то таинственное и необычайное.

Вот, наконец, мы входим в уютную, изящную гостиную Брокгаузов, где кроме самой семьи, из посторонних — только мы двое. Меня представляют Рихарду, которому в нескольких словах я высказываю мое восхищение; он очень внимательно расспрашивает меня, как я стал поклонником его музыки, разражается проклятиями по поводу всех постановок своих опер, за исключением прекрасного исполнения их в Мюнхене, и издевается над отеческими советами дирижеров оркестров: «теперь, господа, пожалуйста, немного страсти, еще немного страсти, друзья мои…» Вагнер великолепно имитирует лейпцигский акцент.

Мне хотелось бы дать тебе хоть некоторое представление о том совершенно особенном состоянии, которое я пережил в течение этого вечера, о его радостях, таких необычайных по своей живости; до сегодняшнего дня я все еще не могу прийти в состояние равновесия и, милый друг, я не могу сделать ничего лучшего, как рассказать тебе пережитое в форме волшебной сказки. До и после обеда Вагнер играл нам лучшие места из «Мейстерзингеров» и сам исполнял все партии; ты, конечно, можешь себе представить, что ему многого не хватало. Это человек баснословно живой и стремительный; говорит он чрезвычайно быстро, речь его блещет умом, и он легко воодушевлял наше интимное общество. Я имел с ним, между прочим, продолжительный разговор о Шопенгауэре. Ты понимаешь, с какой радостью я услышал от него самый восторженный отзыв и признание в том, сколь многим он обязан Шопенгауэру, который, единственный из всех философов, понимал сущность музыки. Затем он пожелал узнать, какое положение занимают по отношению к Шопенгауэру современные философы; он очень смеялся над философскими конгрессами в Праге и упомянул о философском «лакействе». Потом он прочел отрывок из своих только что написанных мемуаров, сценку из его студенческой жизни в Лейпциге, написанную с необычайным юмором, о которой я до сих пор не могу вспомнить без смеха. У Вагнера удивительно гибкий и тонкий ум.

На прощание, когда мы с Виндишем уже собирались уходить, он очень горячо пожал нам руки и самым дружеским образом приглашал нас зайти к нему поговорить о музыке и философии. Он поручил мне познакомить с его музыкой его сестру и родных. Я принял это поручение с энтузиазмом. Я лучше и подробнее расскажу тебе об этом вечере, когда он станет для меня прошлым и я более объективно смогу отнестись к нему. А на сегодня прощай, шлю тебе мои лучшие пожелания…»

День спокойной оценки, которого ждал Ницше, так и не наступил. Он приблизился к человекобогу, он чувствовал всю силу его гения, и душа его была очарована им. Он изучил теоретические труды Вагнера, которыми пренебрегал до этого времени, и с полным вниманием и серьезностью отнесся к его идее единого искусства, воплощающего в себе рассеянные красоты поэзии, пластики и гармонии. Он предвидел обновление немецкого духа, и подвижный ум его быстро направился именно в эту сторону.

Однажды Ритчль сказал ему: «Я хочу застать вас врасплох. Хотите получить кафедру профессора Базельского университета?» Изумление Ницше не имело границ. Ему шел 24-й год, и он не имел еще научной степени. Он попросил Ритчля повторить его странное предложение и получил от него следующие объяснения: из Базеля на его имя пришло письмо, где его спрашивали, что за человек Фридрих Ницше, автор двух прекрасных статей, изданных в «Рейнском Музее», и можно ли было бы ему доверить кафедру филологии? Ритчль отвечал, что Фр. Ницше — молодой человек, который может сделать все, что только захочет. Он даже взял на себя смелость написать, что Фр. Ницше гениален. Вопрос окончательно еще не был решен, но, во всяком случае, предложение, сделанное Ницше, было очень лестно.