Фультон - страница 6

признает беспочвенных фантазеров. Никто не решился начать дел с человеком, который в жизни не сумел усидеть в седле. История с продажей фермы и другие коммерческие неудачи не могли послужить для Фультона хорошей рекомендацией в глазах настоящих деловых людей, знающих цену деньгам.

Фультон-отец понял, что путь блестящих финансовых комбинаций для него закрыт навсегда. Надо было капитулировать и спуститься на пару ступенек социальной лестницы. Если никто не нуждается в «богатых» идеях мистера Фультона, то его еще крепкие мышцы всегда найдут достаточный спрос и в городе и у окрестных состоятельных фермеров. Говоря проще, пришлось распроститься с мечтами о «своем уютном уголке» и пойти в батраки.

Он не был еще так стар, чтобы надломиться в этой работе. Заботы о детях разделяла с ним и Мэри. Она работала, не покладая рук, и не могла пожаловаться на недостаток дел. Не болезнь и не тяжелый труд в какие-нибудь два года добили старого Фультона. После крушения своих честолюбивых надежд жизнь потеряла в его глазах всякую цену, и в 1768 году старый Фультон умирает.

На могиле его никто не говорил длинных и пышных речей. Яркое летнее солнце щедро ласкало своими лучами зеленую поросль, ряды серых могильных камней, сухощавую фигуру священника, что-то невнятно читавшего себе под нос, заглядывая в растрепанный требник, и кучку соседок, пришедших посочувствовать Мэри Фультон.

— По правде сказать, — шептала одна из них своей соседке, — маловато проку было в покойном.

— И не говорите, добрейшая! Я сама не раз видела его выходящим из трактира более веселым, чем позволено быть человеку в его положении. И эти вечные его выдумки…

Служба подходила к концу. Гроб начали опускать. в желтоглинистую яму. На дне могилы от упавшего камня плеснула вода. Поднявшийся ветер трепал концы синего платка, в который закуталась Мэри Фультон. Несмотря на теплую погоду, ей было холодно. Пятеро ребят недоуменно глядели в темную яму, куда опускали длинный ящик с их «па». Только старшая девочка чутьем понимала, что матери тяжело, и крепко прижималась к ее руке. Самый маленький, трехлетний кудрявый Роберт, сидел тут же на старой могильной плите и думал, когда же он пойдет опять с отцом на рыбную ловлю, — совсем недавно весной они так весело ходили удить рыбу.

Для Мэри Фультон настали трудные времена. Вся тяжесть содержания пяти ребят легла теперь на нее. Но Мэри была не из тех женщин, которые хнычут и отступают. «Джона нет, что же, придется немного больше работать». И Мэри делала, что было в ее силах. В Ланкастере не было лучшей и более заботливой сиделки у постели больного. А у кого отданное в стирку белье выходило, как новое? У Мэри Фультон!

Кто лучше всех умеет испечь и украсить именинный пирог или рождественский пуддинг? Все та же Мэри Фультон. Соседки давно уж перестали удивляться замечательной энергии и трудолюбию Мэри, но одного они не могли понять — как это, круглый день бегая на поденщину, она умудряется так чисто содержать шумливую и непоседливую пятерку? Мэри творила чудеса: урывая скупые часы своего сна и отдыха, она обучала своих детей письму, счету и чтению. Особенные успехи проявил младший, любимец Роберт. В семь лет он уже читал библию, точно взрослый, а когда пришла пора отвести его в школу, мистер Греббль, повелитель двадцати двух сорванцов, мог только пожевать своими сухими губами и процедить, покровительственно похлопав миссис Фультон по плечу:.

— Да, вам, почтеннейшая, надо не белье стирать, а учить ребят грамоте.

Напрасно старались бы мы отыскать какие-нибудь «замечательные» события в жизни этого черноглазого кудрявого мальчика, бегавшего босиком по улицам Ланкастера в 1770–1773 годах. Последний год, впрочем, ознаменовался для Роберта немалым событием — пора абсолютной свободы кончилась, он поступил в школу.

Нельзя сказать, чтобы молодой Фультон обнаружил большую тягу к науке. Одно дело — сидеть у матери на коленях и следить, как она водит пальцем по строчкам семейной библии в кожаном переплете. Как занятно из черных палочек и кружков получались знакомые имена и названия. И как интересно было проделывать эту замечательную игру самому. Но мистер Греббль — дело иное. Его голос, скрипучий, как несмазанный колодезный блок, его тощая костлявая фигура, облаченная в неизменный камзол табачного цвета с потускневшими стальными пуговицами, его глаза, острые, как буравчики, которыми он насквозь пронизывал собеседника, сразу же пришлись не по вкусу Роберту. Но если бы только это. Была еще одна вещь, во много раз неприятнее. Это гребблевская камышевая трость, до поры до времени незримая за спиной ее грозного владельца и молниеносно поражавшая нерадивого школьника. Не легко было живому мальчику, привыкшему к ласке любимой матери, ужиться с новыми воспитательными методами мистера Греббля; но «ма» говорит, что это необходимо, значит, придется терпеть.