Фвонк - страница 24
«Все!» — говорит Йенс.
Теперь они друзья до гроба, и пробка шампанского выстреливает в потолок.
81) «Сербские ругательства, — рассказывает Йенс позже тем же вечером, — грубые, даже очень грубые, но очень изобретательные и странным образом вызывают почти симпатию, потому что они гораздо, гораздо больше говорят и о том, кто матерится, и о жизни в целом, чем обычная брань, и это в самом деле помогает мне, успокаивает, как ни странно, почти как лекарство. Я сочинил себе такие целые ругательные присказки и пользуюсь ими вроде как молитвой. Они бодрят и утешают».
Фвонк кивает зачарованно.
«Ебал я твою мать, скажут они, например, — продолжает Йенс, — твою покойницу-мать, и всех, кто пришел на ее похороны, и всю вашу семью, сидевшую на отпевании в церкви на первом ряду, и весь второй ряд, и нескольких сидевших сзади, и пастора имел я так и эдак, и служку, и могильщика, и собаку, лежавшую на паперти. И так до бесконечности».
«Ничего себе!»
«Скажи, прикольно?!»
«Ничего себе!» — повторяет Фвонк.
«А? Черти в ступке на приступке — вот это компания!»
82) «Я сочиняю свои собственные проклятия по сербской модели, — рассказывает Йенс, — дело обстоит теперь уже так скверно. Я побоялся признаться в этом доктору, я сам понимаю, что это явное падение нравов, непорядок, меня такое разложение очень пугает, не хотелось бы вляпаться черт-те во что. Во время долгих мероприятий я иногда конструирую многоэтажные проклятия и вплетаю в них фамилии разных политиков, в основном, но не исключительно сторонников противоположных взглядов, особенно той, кого я называю Фрукточницей. Но и других тоже. Иногда даже некоторых с моей стороны и, прости господи, из моей собственной партии. После той чудовищной истории во мне развилось нетерпение, беспокойство, с которым я не умею справиться. На встречах я теряю концентрацию и сам себя ловлю на том, что сижу и сочиняю непристойные цепочки ругательств. Пример, который я тебе привел, — детский супчик по сравнению с истинно зубодробительными вариантами. Я изможден, Фвонк, но из-за того, что этот христианин думал только о себе, я не могу взять больничный, я должен задушить в себе раздражение и отчаяние и ждать, что все само пройдет, именно поэтому мне нужен новый друг, и я очень рад, что мы сошлись во мнении — это будешь ты».
83) «Я все говорю и говорю, — говорит Йенс. — Хотя на самом деле я прекрасный слушатель, видимо, по природе я скорее слушатель, чем оратор, так что в следующий раз ты будешь говорить, а я слушать, можем мы так договориться?»
Фвонк кивает.
«Я пойду лягу. Спокойной ночи, брат».
«Спокойной ночи и тебе, брат, — отзывается Фвонк. — Надеюсь, ты будешь спать хорошо».
«И я надеюсь», — отвечает Йенс.
«Еще я думаю, ты должен позволить себе поспать долго-долго, в виде исключения».
«Ты правда так считаешь?»
«Да, я так считаю».
«Ха-ха-ха, спать долго-долго, — хохочет Йенс, — вот так придумал! Ты хулиган, оказывается, заманиваешь меня на кривые дорожки. А кто будет править страной, пока я дрыхну, об этом ты не подумал, да? Ты мне нравишься, однако, Фвонк».
84) Фвонк берет Йенса с собой на лыжный пробег по большому графику номер один. Охранники бегут за ними на отдалении в десять-пятнадцать метров. Йенс горячо одобрил маршрут и восхищался, как широко Фвонк мыслит. Это график номер один в своем подлинном величии, утверждает Йенс. На улице такой холод, что брюхатые сидят по домам, Фвонк в ударе и говорит больше обычного. Он рассказывает о маме Терезы, как он ее любил и как она умерла от осиного укуса. Она сама не подозревала, что у нее на ос такая аллергия. Все кончилось в полчаса. Раз — и она умерла. Он рассказывает об Агнес, как строга она во всех своих причудах и фобиях. Это были разумно-удобные отношения, и только. В смысле Терезы все и правда получилось хорошо, но что Агнес съехала, когда он ушел в минус, доказывает, что она никогда его по-настоящему не любила. Йенс слушает, как и обещал, и задает интересные вопросы, помогающие рассказывать дальше, как и ожидаешь от кровного брата.
«Где ты работал тогда?» — спрашивает он.
Фвонк молчит.