Гадюки в сиропе или Научи меня любить - страница 8

 Пьер так и остался в их жизни. Эшли чего-то подобного и ожидал.

 Новый знакомый матери стал практически завсегдатаем в их доме. Каждое утро, спускаясь по лестнице, Паркер то и дело натыкался на следы пребывания в доме чужака, и это бесило. Не потому, что в доме появился мужчина, а потому, что мужчина этот был недостоин Шанталь. Паркер подсознательно ощущал некий дискомфорт, ему казалось, что он кандидата на роль отчима можно ожидать чего угодно, и он не ошибался.

 Эшли считал, что у них с матерью, пусть и неполная, но довольно счастливая семья. Но и о несчастливых семьях он знал немало. Больше всего его угнетало женское мировоззрение. Он искренне презирал женщин, считавших себя знатоками жизни. Тех, которые, придерживаясь ошибочного мнения, что без мужчины семья – не семья, и дети, в принципе, счастливыми вырасти не могут, ломают жизни своим чадам. Сколько семей продолжают жить в полном составе только потому, что «ребенку нужен отец?». Великое множество. Почему-то женщины считают, что без отца их ребенок вырастет неполноценным. Эшли мог легко опровергнуть это заявление. Без иных отцов дети вырастут гораздо более социально-адаптированными и жизнерадостными, нежели с наличием второго родителя. Во всяком случае, он видел немало примеров неполных семей, где царила гармония, а знал и те семьи, что жили в полном составе, но дети там вырастали шумными, крикливыми, боялись каждого шороха. Виной тому были отцы, реже – матери. В любом случае, наличие обоих родителей никогда не считалось в системе ценностей Паркера гарантом счастья.

 Он тихо ненавидел Пьера, но старался спрятать эту ненависть поглубже. Вел себя с предполагаемым отчимом так же, как с другими людьми. Не замечал. Пьер первое время старался наладить с ним отношения, создать иллюзию «хэппи фэмели», потом отбросил эту идею и тоже перестал замечать Паркера, потому как дело все равно с мертвой точки не сдвигалось. Все оставалось на прежнем уровне, все раздражало, попытки поговорить заканчивались скандалом и громкими заявлениями «Я отхожу этого мерзкого ребенка ремнем». Это при матери. В разговоре тет-а-тет: «При первой же возможности я сдам тебя в приют, мерзкий выблядок». Эшли не скупился на язык жестов и неизменно посылал Пьера в одном и том же направлении. Тот отвечал трехэтажным матом в отношении своего пасынка.

 Со временем Эшли почти смирился с фарсом, творившимся в жизни его матери. Если она слепа, он не в силах открыть ей глаза на происходящее. Ненависть между отчимом и пасынком – не повод отказываться от своего, женского счастья. Тем более, он не собирается жить с ними; после окончания школы съедет из этого дома и будет обретаться в общежитии. И тогда, оставшись в одиночестве, Шанталь вряд ли скажет ему «спасибо».

 Когда ему исполнилось, шестнадцать, Паркер свыкся с мыслью, что в их жизни есть Пьер, и никуда в ближайшее время не денется. Бесило лишь то, что мужчина, еще не получив статус мужа, начал командовать его матерью, поучать её, регламентировать её распорядок дня, указывать, как краситься и что носить. Шанталь была яркой женщиной, неизменно привлекавшей внимание окружающих, а теперь она постепенно превращалась в скромную серую мышку, сливалась с общей массой, только, чтобы угодить Пьеру.

 Войдя во вкус, французик решил устанавливать порядки и для пасынка. Тот особого восторга не выказал, в очередной раз послав отчима по известному адресу, не самого цензурного направления. Ломать себя в угоду кому-то он не собирался, считая, что страшнее всего – потерять себя, растворившись в другом человеке.

 Так поступала его мать.

 Так никогда в жизни не поступил бы он.

 Скандал разразился в тот день, когда, вернувшись из школы, Эшли стал свидетелем отвратительной картины. Мерзкая тварь, некогда расточавшая улыбки и нежные слова, избивала его мать. Разумеется, смотреть на это спокойно Паркер не смог, и сам ввязался в драку. До этого он крайне редко дрался с кем-то, но, как только зашел в гостиную, даже раздумывать не стал, о том, что может в этой драке оказаться проигравшей стороной. Ярость застилала глаза, в воображении возникали картины одна ярче другой, и во всех этих мерзких, отвратительных сценах томный французик издевался над его мамой. Простить такое невозможно. Паркер и не собирался прощать, он вымещал на своем оппоненте всю ту злость, что успела накопиться внутри за время их общения.