Гагарин и гагаринцы - страница 15

Кому он будет благодарен всю жизнь, так это своему первому инструктору — летчику Дмитрию Павловичу Мартьянову. Никогда не забыть ему первый вывозной полет.

— Просите разрешение на взлет, — приказал инструктор.

— Ракета! Я — ноль шесть, разрешите взлет!

— Ноль шесть. Взлет разрешаю! — ответили с командного пункта.

Он изо всей силы надавил сектор газа, но Мартьянов сдержал его.

— Не торопись! Газ давай плавнее.

Самолет двинулся.

— Поднимайте хвост! Ручки от себя… Плавно-плавно…

Як-18 начал разбег. «Почему он подпрыгивает, как ошалелый? Я что-то не так делаю», — подумал, двигая вперед ручку управления, а рядом послышалась уже другая команда, как ему показалось, совсем противоречивая.

— А теперь энергичнее!

Но делал то, что говорил Мартьянов.

— Сбавляйте обороты двигателя!

Он сбавлял и наконец понимал, что именно это и надо в данный момент делать. Только такое решение почему-то у него самого запоздало. Не хватало времени все сразу сообразить. Мартьянов спокойно, ровным голосом говорил:

— Учись распределять внимание. По прямой веди самолет.

Очень сложно поначалу именно это: успевать следить за всем, когда из наушников шлемофона сыпались беспрерывные команды:

— Высота!.. Отвечайте, какая высота?

— Скорость!

— Крен!

А Мартьянов тоже требовал свое:

— Не зажимай управление!

Тогда, как только приземлились, Юрий посмотрел на Мартьянова открыто, в упор и спросил:

— Плохо у меня получается?..

Мартьянов внимательно оглядел видавший виды комбинезон с чужого плеча, перепоясанный широким ремнем с бляхой, оставшейся, наверное, с ремесленного училища, остановил взгляд на шлемофоне, тоже явно ему великоватом, сказал бодрее, чем хотел поначалу:

— Нормально получается… А без труда не вынешь и рыбку из пруда. Понял?

Потом они сделали еще семьдесят четыре вывозных полета. Инструктор учил видеть одновременно и показания приборов, и землю, и чувствовать самолет. А когда нужно было, подбадривал курсанта, шутил… Да, Мартьянов помог сбыться его самой заветной мечте — научил летать.

Предчувствие больших перемен в жизни возбуждало, постукивание вагонных колес доставляло удивительное наслаждение.

В кармане лежали два свидетельства (было и третье — его выдало Люберецкое ремесленное училище, тоже с отличием). Он получил их почти одновременно: диплом с отличием об окончании индустриального техникума и диплом Саратовского аэроклуба, в котором значилось: самолет Як — «отлично», мотор — «отлично», самолетовождение — «отлично» и общая оценка выпускной комиссии «отлично». Все было за него. Не маменькин сынок ехал на штурм новой высоты…

На душе было и радостно, и тревожно: как же теперь сложится его судьба? Оренбургское летное училище — одно из старейших в стране. Отбор, как он уже слышал, туда особенно тщательный. Конечно, причин для тревоги у него вроде бы и не было. Аттестации из аэроклуба хорошие. Здоровье тоже отменное…

Вот и перрон. Встречающие, объятия, цветы. Это пока не для него. Неторопливо оглядел старинное здание вокзала.

В шумной толпе почувствовал себя прежним старшиной и комсоргом.

— Где находится ЧВАУЛ?

В ту пору так называлось училище — Чкаловское военное авиационное училище летчиков. Теперь оно называется Оренбургским высшим военно-авиационным и носит имя Героя Советского Союза И. С. Полбина.

К училищу решили идти пешком: кто его знает, когда теперь вырвутся в город. Как-никак, а со штатской жизнью они надеются распрощаться. Брели по ровным, прямым улицам, останавливались, делились первыми впечатлениями.

Случайно набрели на рынок и ахнули от изумления. Вот те на! Перед ними стоял верблюд. Гагарин рассмеялся:

— Теперь я верю, что мы на границе Европы и Азии. Помните, Мартьянов говорил, что Оренбург стоит на стыке двух частей света.

Они двинулись дальше, курсом на памятник Чкалову, пока он не вырос во всю двадцатиметровую высоту.

— Вот и пришли к вам на смену, Валерий Чкалов…

Сердце все же забилось сильнее, когда Гагарин увидел свою фамилию в списках курсантов.

Исчезли пиджаки, ботинки, туфли, их заменили гимнастерки и сапоги, а длинная казарма с двухэтажными кроватями стала домом. В кино — строем. На тактические учения, в столовую — тоже строем. Начиналась новая жизнь, где все диктовалось уставом: поощрение, награда, взыскание.