Галатея - страница 12

На столе зазвонил телефон.

Вадим отложил портфолио и поднял трубку.

— Ничего не могу найти для твоего племянника, — пожаловался Дима. — Предлагают стационарное лечение. Сроки вообще никто не гарантирует. Мол, с таким сложным случаем, ничего определенного сказать нельзя. Так что, тебе решать.

— А что тут решать-то? — разочарованно произнес Вадим. — Вариант не годится.

— Я вот что подумал, — сказал Дима. — Может быть, спросишь у Петровского? У него наверняка есть какие-нибудь специалисты. А ты с ним вроде бы не на ножах.

— И какие нужны специалисты?

— Не знаю. Мозгоправы какие-нибудь. Психиатры, гипнотизеры. Если уж у него половина «Полночи» оборотни, то вполне возможно и такие товарищи присутствуют.

— И ты мне предлагаешь запустить в наш курятник их гипнотизера? — удивился Вадим. — Дима, ты что?

— А что еще остается?

Немченко мгновение подумал.

— Ладно, — согласился он. — В крайнем случае, мы к ним в контору Палтуса отвезем. Пусть на месте смотрят.

После исчезновения дочери Немченко поднял своих людей в ружье. Двух ближайших приятелей Авалкина допросили с пристрастием на следующий же день. Вадим здорово психовал, поэтому разговор с ними получился недолгий. Дима настоятельно порекомендовал поумерить пыл. Немченко прислушался. Стременников был единственным человеком, с мнением которого он считался.

Через несколько дней поисков Вадим знал о проклятом Авалкине почти все. Вернее, официальную часть его биографии. Но это ничего не давало. Найти след человека, похитившего дочь, в десятимиллионном городе никак не получалось. А сам Тензор исчез. Словно растворился в вечно живом муравейнике.

После нескольких недель бесплодного ожидания, Вадим сорвался. Он ушел в длительный запой. Вначале появлялся на работе, мутными пьяными глазами рассматривая растущую стопку папок с неотложными делами. А потом и появляться перестал. Звонил, доставая всех с расспросами о ходе поисков. Спустя какое-то время он окончательно замкнулся на своем горе. Выгнал домработницу, уволил двух шоферов, и, хотел было разогнать всю команду, да Дима не дал.

Почти два месяца беспробудного пьянства в опустевшем доме не помогли Вадиму избавиться от тоски. Ему становилось с каждым днем только хуже.

Вернул Немченко к жизни Дима Стременников. Он нашел Вадима в опустевшем доме, плачущим над фотографией пропавшей дочери. Немченко лежал на полу, заваленный пустыми гильзами и не менее пустыми бутылками. Он расстреливал приклеенный к стене портрет, выдранный его дрожащей рукой из какого-то журнала. На нем улыбался миру рыжий Рон Уизли — вылитая кинематографическая копия ненавистного Тензора.

Стрелял Немченко хорошо. От лица Уизли на стене осталась только четверть левой половины.

— Отдыхаешь? — скептически оглядел воцарившийся в доме развал Стременников.

Вадим толком уже не мог говорить. Да и Диму на фоне обоев он различал с великим трудом.

— По-ш-ее-л…, — промычал Вадим, помахивая пистолетом. И, вздернув руку, всадил в стену еще две пули.

Дима помахал рукой, разгоняя пороховую гарь.

— Машка твоя жива, — огорошил он Немченко, брезгливо присаживаясь на краешек стола. Там громоздились затянутые плесенью тарелки. — Мы обыскали все морги. Просмотрели все неопознанные трупы. Машки среди них нет.

— А то ты не зна-ае-ешь…? — горько усмехнулся Немченко.

— Знаю, — кивнул Дима. — Спрятать можно любого. Закопать, утопить, растворить, закатать в бетон. Вариантов масса при наличии воображения. Но, подумай, если бы Тензор ее убил, думаешь, он стал бы прятать ее тело?

На лице Немченко промелькнуло осмысленное выражение.

— Ду-ума-аешь, нет? — с надеждой выговорил он.

— Конечно, — уверенно ответил Дима. — Тензор — дешевка и показушник.

Вадим завозился на полу, пытаясь подняться.

— Три месяца, — сказал Стременников. — За три месяца может случиться всякое. Но за это время мы не нашли ее среди мертвых. Значит, она — среди живых.

— Я…, — судорожно вздохнул Вадим, откинувшись на кресло. — Я уже не знаю, Дим. То верю, то не верю.

— А ты обязан верить! — вдруг заорал Стременников. — Обязан верить до конца! Ты должен верить!

— Я не могу, — сказал Немченко и вдруг заплакал. — Я устал.