Гапон - страница 12

Епископ взялся за дело со всей решительностью.

Он предложил Гапону написать ходатайство о поступлении в академию, которое сопроводил собственным отзывом («<…> Как о пастыре искренно-благоговейном, ревностном в проповеди слова Божия, назидательном и учительном на вне-богослужебных собеседованиях, собиравших множество слушателей…»). Ходатайство и отзыв, с приложением семинарских документов Гапона, были отправлены в Синод не обычным порядком, а через Победоносцева. Вероятно, обер-прокурору Синода (фактически — одному из трех-четырех главных лиц в империи) Иларион написал и частным образом.

Одновременно Гапон воспользовался помощью некой своей покровительницы — богатой полтавской дамы, владевшей домом в Петербурге, ни больше ни меньше, как на Адмиралтейской набережной (то есть между пролетами Адмиралтейства). Характерная в будущем черта Георгия Аполлоновича: не класть все яйца в одну корзину и по возможности пользоваться всеми предоставляющимися возможностями сразу. Дама хорошо знала Саблера — помощника Победоносцева, его правую руку. Владимир Карлович Саблер, православный сын офицера-лютеранина, был человек вполне светский, карьерист без особых идей. (Впоследствии, в 1911–1915 годах, он сам стал обер-прокурором Синода; считался протеже Распутина.)

Гапон отправился в Петербург, по пути ненадолго остановившись в Москве. Там его застало известие, что через два дня его прошение о допуске к академическим вступительным экзаменам будет рассматриваться Учебным комитетом при Синоде.

«Вид Петербурга очень поразил меня. Я ожидал увидеть большой мрачный город, окутанный дымом и туманом, населенный бледными, худыми, нервными, благодаря их нездоровой и неестественной жизни, людьми. Но стоял июль; день выдался светлый, солнечный; город показался мне в самом лучшем виде; всюду слышался веселый шум и кипела оживленная деятельность. Народ, который я встречал, вовсе не казался мне угнетенным, мрачным; напротив того, он был энергичнее, здоровее, чем обитатели моей мирной и поэтичной Полтавы. Зато дома показались мне однообразной архитектуры и походили на большие казармы».

Увы, петербургский ампир не вдохновил украинца, привыкшего к южным «домикам-пряникам». Узкие московские улочки понравились ему больше. Зато деятельный дух столицы сразу был им учуян. Здесь и ему предстояло развернуться.

Пока что Гапон остановился в особняке своей загадочной покровительницы, с царственным видом на Неву. Саблер принял его, был любезен, пригласил провинциала к завтраку, но дал тому понять, что про его «плохое поведение» в семинарские годы не вовсе забыто. Затем, уже по совету Саблера, Гапон пошел к протоиерею Петру Алексеевичу Смирнову, настоятелю Исаакиевского собора, председательствовавшему в Учебном комитете при Синоде. Тот — «толстый, чванливый» — оказался менее благожелателен; он дружил с Щегловым (уже к тому времени покойным) и знал злополучную семинарскую историю с его слов. Протоиерей кисло заметил: «Должен признаться, что мое сердце полно недоумения при мысли о вашем поступлении в академию…»

Несколько обескураженный, Гапон наконец решил посетить Победоносцева. Обер-прокурор жил в летнее время в Царском Селе. Гапон наудачу отправился туда. Победоносцев в Царском принимал неохотно, но Гапону несколько минут уделил: по протекции какого-то чиновника (прежде бывавшего в Полтаве и знавшего Илариона), с которым Гапон успел за полчаса познакомиться в поезде из Петербурга.

Эта историческая встреча описана Георгием Аполлоновичем красочно:

«— Что вам угодно? — внезапно раздался сзади меня голос.

Я оглянулся и увидел „великого инквизитора“, подкравшегося ко мне через потайную дверь, замаскированную занавескою. Он был среднего роста, тощий, слегка сгорбленный и одет в черный сюртук.

— Я пришел к вашему превосходительству просить разрешения держать конкурсный экзамен в академию, — сказал я.

Победоносцев пытливо посмотрел на меня:

— Кто ваш отец? Вы женаты? Есть у вас дети? — Вопросы сыпались на меня, причем голос его звучал резко и сухо.

Я ответил, что у меня двое детей.

— А, — воскликнул он, — мне это не нравится; какой из вас будет монах, когда у вас дети? Плохой монах, я ничего не могу для вас сделать, — сказал он и быстро отошел от меня. Его манера говорить, мысль, что все мои надежды рушатся, вызвали во мне негодование и протест.