Гардемарины, вперед! - страница 65
– Какие новости, Фома Лукич? Был ли где пожар?
– Как не быть? Каждый день горит.
– А ловят ли разбойников?
– Как не ловить? На Святой Руси да не бывать разбойникам! – Писарь нагнулся к уху Никиты, и, прикрыв ладонью рот, прошептал скороговоркой: – От Котова письмо пришло.
– Да ну? – удивился Никита.
– Оч-чень странное письмо. Не знаю, что и думать. Не арестовали ли вашего штык-юнкера?
– За что его можно арестовать?
– А заговор? Государыню хотели отравить.
– Одумайся, Фома Лукич. Котов-то здесь при чем?
– Штык-юнкер человек темный. Мне его осведомленность во всех делах всегда была подозрительна. Про Корсака он тогда первый бумагу написал.
– А что? – насторожился Никита. – Был и второй, кто написал донос на Алешку?
– Нет. Замяли дело. Про вашего друга вспомнят только осенью.
– Слава богу. А что написал Котов в своем письме?
– Отставки просит по болезни. Но письмо писал не он. Я его руку хорошо изучил. Да и стиль чужой.
– Откуда письмо?
– Неизвестно. Писано в дороге, такие конверты и бумагу дают обыкновенно на постоялых дворах.
– Так почему ж ты все-таки решил, что Котов арестован?
– Насмотрелся я, батюшка, за свою жизнь. Был человек и не стало человека – значит либо умер, либо арестован.
– Я по нему тужить не буду. Дали ему отставку?
– Дали, – кивнул головой писарь. – Но все это мне очень не нравится.
– Скоро я уеду, Фома Лукич. Запиши мой адрес в Петербурге. Если что узнаешь нового – сообщи.
На пороге своего дома Никита встретил теткиного кривого лакея. Сапоги он сменил на белые чулки и туфли с пряжками. Франт, да и только! В руке он сжимал пузырек со снадобьем, и вид имел таинственный. Никита давно заметил, что все клиенты выходят от Гаврилы с таким же таинственным выражением лица, словно только что запродали душу дьяволу и теперь прикидывают – не продешевили ли.
Лакей поклонился, не подобострастно, а как-то даже изящно, и сообщил, что княгиня Ирина Ильинична сегодня в духе, всех принимает и со всеми любезна, и коли видеть тетушку надобность у Никиты не отпала, то лучшего дня, чем сегодняшний, придумать трудно. И Никита опять пошел к тетке.
Дом Ирины Ильиничны, словно отображая настроение своей хозяйки, был на этот раз тих и благопристоен, ни криков, ни ругани. Черного пса куда-то убрали, в цветнике возился садовник с кривыми ножницами. Уже знакомый лакей сразу провел Никиту в гостиную и напоследок шепнул:
– Спасибо за лекарство, барин.
Гостиная, большая продолговатая комната на пять окон, носила отпечаток если не скудности средств тетушки, то какой-то неряшливости. Шпалерные обои на стенках выцвели и вытканные на них зеленые травы пожухли, словно побитые дождями и заморозками. Вдоль стены стояла шеренга стульев. Высокие черные спинки их, скошенные внутри ножки напоминали сидящих в ряд кривоногих и недоброжелательных старух.
Тетка впорхнула в гостиную, пробежала вдоль стульев и села у лакированного столика, картинно изогнув шею.
– Ну? – сказала она вместо приветствия и усмехнулась.
– Я давно не получал известий из дому, – промолвил вежливо Никита, стараясь не смотреть на Ирину Ильиничну, чтобы не выдать своей неприязни.
– Понятно. Я знаю, почему вы не получаете известий. Я вас предупреждала об этом несколько месяцев назад. У князя родился сын. Намедни я не приняла вас, дала понять, что нам не надо видеться. Какие мы родственники, право?
– У князя родился сын? – Никита не мог сдержать улыбки.
– Не понимаю, чему вы радуетесь? – Ирина Ильинична встала, давая понять, что прием окончен.
– За что вы так ненавидите отца? – спросил он и тут же пожалел об этом.
Лицо княгини вспыхнуло, плечи вскинулись, и мантилья упала на пол. В руке ее нервно задрожал непонятно откуда появившийся веер.
– А вы смелый молодой человек! О таких вещах не принято спрашивать. Не я его ненавижу. Он меня знать не желает. – Она подошла к поставцу, взяла с полки расписной флакон и долго нюхала его, томно прикрыв глаза.
«Ну и притвора моя тетушка», – подумал Никита.
Решив, что уже прилично показать себя успокоенной, Ирина Ильинична обернулась и, светски улыбнувшись, спросила:
– Вы, верно, без денег?