Гарем - страница 4
- Какое же это мучение? Это же любовь...
Голос его упал до хриплого горячего шёпота, и шейх даже вздрогнул. Странная волна мурашками прокатилась по его телу, пугая его, обескураживая и раздражая. Просто вегетативная реакция, но откуда и почему? Он нахмурился, с досадой глядя на гяура:
- Ты называешь совокупление, подобное случке бессловесных тварей, любовью?
Пленник протестующе качнул головой
- Люди - не бессловесные твари, у них есть душа, монсеньор.
- И твоя душа... - медленно произнёс шейх.
- ...принадлежала этим женщинам всю ночь напролёт, каждой из них, как и моё тело, - с жаром проговорил пленник, мгновенно уловив мысль аль-Адиля. - Как и их души и тела принадлежали мне. Мы не только совокуплялись, как вы назвали это, монсеньор, мы... смеялись, болтали и пели. Они всего меня перемазали своим розовым маслом, и теперь от меня разит, как от целой лавки с благовониями!
Он весело прыснул.
Почему-то шейх совершенно не удивился, услышав это.
- Мы играли в кости, и ещё я рассказывал им разные истории, - улыбаясь, живо продолжал пленник. - Я много повидал, монсеньор, путешествуя по миру, и мне нравится про это рассказывать. Про разные страны, и людей, и обычаи...
"Я бы тоже послушал", - едва не выпалил аль-Адиль, но, к счастью, вовремя прикусил язык.
- Вы очень, очень учёный и мудрый человек, - с искренним уважением воскликнул вдруг гяур, указывая подбородком на все механизмы и приборы аль-Адиля, аккуратно расставленные на полках. - Я бы послушал ваши рассказы о неизведанном, вместо того, чтобы болтать самому.
Он вновь будто прочёл мысли шейха, и тот невольно вздрогнул.
- Я вообще... - аль-Адиль запнулся и в замешательстве откашлялся.
"Не умею рассказывать".
"Никогда не болтаю без дела".
"Не думал, что мои рассказы кому-то могут быть интересны".
Пленник терпеливо ждал. Взгляд его был таким тёплым и доверчивым, будто бы он сидел напротив аль-Адиля на пиршестве почётным гостем, а не у его ног со связанными за спиной руками!
- Я вообще не должен болтать тут с тобою, - с усилием выговорил наконец аль-Адиль, старясь, чтоб его слова прозвучали как можно твёрже. - Осквернителю моего гарема - место на колу посреди городской площади.
Выпалив это, он почему-то тут же раскаялся в сказанном.
Губы пленника дрогнули, и он опустил голову.
- Я знаю, знаю, - прошептал он удручённо, и аль-Адиль, снова поддавшись непонятному импульсу, протянул руку и взял его за подбородок, чтобы вновь взглянуть в зелёные глаза.
- Ты умеешь обходиться с ними... с женщинами... с людьми, - выдохнул он, сам не понимая, зачем это говорит, но неудержимо желая сказать. - Научи меня, как это делать. Есть алгоритм?
Глаза гяура совершенно округлились, и шейх мимолётно подумал, что зря употребил такое непонятное слово.
Но тот понял.
И рассмеялся - негромко и необидно.
- Вы, главное, начните, монсеньор, - объявил он, склонив голову к плечу, и шейх, спохватившись, медленно разжал пальцы.
Почему-то ему хотелось - впервые в жизни! - касаться другого человека.
Касаться этого гяура, сидевшего перед ним на ковре с бесшабашной улыбкой, касаться его тёплой гладкой кожи, на которой остались отметины от других рук и других губ.
И он думал об этом без ожидаемой брезгливости.
Пленник тем временем продолжал, оживлённо блестя глазами:
- Просто поговорите с кем-нибудь из них, монсеньор! Они поймут вас, клянусь Мадонной!
Шейх не сразу сообразил, что гяур всё ещё толкует о его жёнах.
- Газаль, например, - продолжал тот, задумчиво наморщив лоб. - Она такая... славная.
- Как ты их вообще не перепутал? - спросил шейх, вновь снедаемый любопытством.
- Ну что вы, монсеньор, - серьёзно и чуть укоризненно протянул гяур. - Они же все разные!
- Значит, ты помнишь всех моих женщин, - не удержавшись, съехидничал аль-Адиль, глядя, как гладкие щёки пленника заливает румянец, как вздрагивают в смятении опущенные ресницы. - А всех своих? Сколько их у тебя было?
- Неважно, - помедлив, хрипловато отозвался тот. - Сколько бы ни было - да, я помню их всех... всех до единой и до смерти не забуду.