Гарнизон в тайге - страница 13

— Красной Армии счастливого пути!

Дорога была сжата горами. Она уходила в глубь тайги. Тихо дремали ели, пряча вершины в облачном небе. Торчали из-под снега пни и серые камни. Таежное молчание нарушала речушка Сомон. Она то сердилась и ворчала, выбиваясь из-под снега, то снова пряталась под его теплым покровом. Красноармейцы заглядывали в речушку, поправляли сползавшие с плеч винтовки, вытирали вспотевшие лица. Чистые воды Сомона распаляли жажду.

На западе пылала вечерняя заря. Темно-синие склоны гор побагровели и ожили, потревоженные ветром. Лес зашумел. Лохматые ели, кряхтя, покачивались морщинистыми стволами, покрытыми седым мхом и лишайниками. С треском отломилась сухая ветка, одна, другая. Тайга постепенно наполнялась потрескиванием и скрипом.

Отряд шел молча. За ним тяжело двигался обоз. Лошади брели в снегу и поминутно останавливались. Ездовые все громче и громче покрикивали на фыркающих лошадей.

— Расфыркались к непогоде.

Круглов ехал один в кошеве. Мартьянов в коротком дубленом полушубке шел на лыжах. Он был обут в ичиги, и ноги его казались тоньше и длиннее. Полевая сумка била по боку. Он то и дело отбрасывал ее назад. Незаметно Мартьянов уходил от отряда все дальше и дальше. Заметив это, он, останавливаясь, поджидал колонну. Мартьянов видел уставшие, раскрасневшиеся лица бойцов. Ему приходилось все чаще объявлять привалы.

Обеспокоенный Поджарый предупреждал красноармейцев:

— Воду не пить…

Красноармейцы собирались группами на привале. Пулеметчик Харитонов выкрикивал:

— Лепехина сюда!

Юркий Лепехин весело запевал:

Приплясывая, он обегал круг, задорно откинув голову.

— Самокритикнул, — замечал голос.

— Полезно-о. Шутка — минутка, а заряжает на час.

Рядом журчала речушка. Испить бы один глоток — и жажда утолена. Но красноармейцы отворачивались, неистово били в ладоши и дружно, как бы глотая воду, глухими голосами вторили:

— Ас-са! Ас-са!

Лепехин, то пригибаясь, то выпрямляясь, раскинув руки крыльями, плясал «лезгинку».

Мартьянов подходил к красноармейцам.

— Товарищ командир, в круг…

Он отмахивался, но младший командир Сигаков уже протягивал ему гармошку.

— Походную…

Мартьянов брал гармошку, широко растягивал меха. Аккорды были сочны и звучны. Боец без песни, что без ружья.

Заметно выделялся заливистый тенорок Лепехина. Первые слова песни усиливали дыхание гармошки. Песню дружно подхватывали.

Лепехин отходил в сторону, садился под ветвистую ель к пулеметчику Харитонову.

— Люблю тайгу. В деревне вырос я, а деревни сибирские по рекам да лесам ютятся. Привычка — вторая натура человека, — Лепехин задумался. — В народе я вырос, а народ, знаешь, любит песню, тоже привычка. Особенно хорошо поется вечером, вот как сейчас.

Лепехин умолк, прислушался к песне, она становилась все громче, а потом, заломив шлем набекрень, откинув винтовку, начал декламировать:

— Ты сам сочиняешь или готовые рассказываешь? — спросил его стоящий в стороне красноармеец.

— Слушай, не перебивай, это товарищ Маяковский сочинил, — проговорил сосед.

— Должно, Маяковский в Красной Армии служил, здо-орово написал…

— У каждого человека свое, — заметил Лепехин.

— Они про Маяковского — ты про песни, — отозвался Харитонов.

— Про песни, — подтвердил Лепехин. — Народ без песни не живет. Песня, знаешь, с жизнью срослась. Пришлось мне быть в Казахстане. Казахи там живут. Вот народ — всегда поют, и в горе и в радости…

А красноармейская песня, вспугнув птиц, все нарастала и нарастала. Стаи ворон и сорок поднялись над тайгой и кружились над отрядом.

— И вот, значит, в ту минуточку тихо було. Где, кто шевельнулся бы, нема, — рассказывал Поджарый. Красноармейцы любили слушать булькающую речь старшины.

— Сижу это я на бережку, только глянул на воду, — ба-а, плыветь кто-то! Сумерки таки, что трудно опознать: мабуть зверь який, мабуть человек. Думаю, дай подпущу чуток ближе. Вскинул винтовочку, да як гаркну: «Кто плыветь?..» Я ж думал, это бисов сын, а мне как хрюкнет в ответ. Ба-а! Бисова дочь, это ж чуха плыветь пудов на двадцать…