Гаури - страница 11

— А ну, субедар сахиб, — вмешался дядя, — внуши этому мерзкому мальчишке, что он прежде всего обязан уважать старших и выполнять поручения, которые ему дают!

— Я не солдат, чаудхри-джи, чтобы меня гоняли на побегушках, оскорбляли и запугивали, — сказал Панчи.

— Нет, нет, сын мой, конечно, ты не солдат, — начал субедар мягко, — только, я думаю, если бы ты пошел в армию и прослужил несколько лет, ты мог бы показать свою отвагу в бою. Ведь ты такой сильный и ладно скроенный малый!..

— Если бы все молодцы из нашей деревни были под моим началом, — сказал Мола Рам, — я бы сделал из них людей.

— Своим вечным запугиванием вы сделали из них ослов, — отозвался Панчи.

— Скажите, субедар-джи, — начал Мола Рам, — слыханное ли дело, чтобы молодой человек так разговаривал со своим дядей? Я с таким трудом вырастил и женил его. Я отдал ему землю его отца, одолжил ему своих волов…

— Присядь, сын мой, — сказал субедар, поглаживая свою бороду. — Я думаю, ты должен быть благодарен своему дяде и не отвечать ему так грубо.

— Как бы он ни злил меня?

— Ты слышишь, субедар сакхиб? — опять вмешался в разговор Мола Рам. — Посмотри на своего благородного Раджгуру и сравни его с этой свиньей!

— Не смей называть меня больше свиньей, или я сверну тебе шею! — закричал Панчи.

— Наша религия проповедует уважение к старшим, — сказал субедар. — А ты…

Но прежде чем субедар закончил свои наставления, Мола Рам вскочил и ударил Панчи по лицу.

Тот ухватил дядю за ноги и повалил его. А потом своими сильными, молодыми руками, натренированными деревенским борцом Хархи Сингхом, он оттащил Молу Рама в сторону и, схватив за шею, принялся душить его.

— На помощь! Он убьет меня! — завопил Мола Рам.

Панчи еще сильнее сдавил горло дяди, чувствуя, что нервы его напряглись до предела и он и впрямь готов совершить убийство. Дьявольская сила, которая управляла его руками, отразилась и в его взгляде, горящем мрачным огнем ненависти и отчаяния. Сейчас в нем было что-то от того жесткого мальчишки, который всегда предлагает свои услуги, когда надо зарезать козла или убить птицу из рогатки…

Бачу и Раджгуру бросились к Панчи и попытались вырвать Молу Рама из его рук.

— Если он станет снова оскорблять меня, я прикончу его, если даже меня повесят, — сказал Панчи. — Он заложил Бирбалу мою землю. Он одолжил мне волов и заставляет меня, как раба, пахать его землю. И он еще требует какой-то благодарности!

Мола Рам хотел ответить, но слова застревали у него в горле. Вены на его лице и индюшачьей шее вздулись. Еще одно резкое движение — и он испустил бы последний вздох.

Видя, что дело принимает дурной оборот, почтенный субедар поспешно встал со своего топчана и, подойдя к Панчи, сказал:

— Перестань, сын мой. У нас так не делают! Так делают в нечестивых фильмах, которые показывают в Бомбее. Как бы ни был плох твой дядя, ты не должен поднимать на него руку.

— Но он-то поднимает на меня руку!

— Он имеет на это право как старший.

— Как старший… — эхом отозвался Бачу.

Раджгуру также выразил свое согласие, утвердительно кивнув.

С негодованием в душе выслушал Панчи этот хор поющих в унисон голосов и отпустил Молу Рама. Потом он поднялся и, вытирая пот со лба, зашагал по направлению к деревне.

Ему еще долго были слышны негодующие крики Молы Рама; субедар пытался утихомирить его, говоря, что в следующий раз и не подумает вступаться, если Панчи снова набросится на него. Но вскоре Панчи был уже так далеко, что ничего не слышал. Солнце пекло нещадно, и Панчи уже не знал, кого он больше ненавидит — эту жару, своего дядю Молу Рама или всех деревенских стариков, вместе взятых, за то насилие, к которому его сегодня вынудили прибегнуть…

Когда он вошел во внутренний двор дома, большую половину которого занимал Мола Рам с семьей, а другую — сам Панчи со своей молодой женой, он решил чистосердечно рассказать о ссоре с дядей тетке Кесаро, которая прежде благоволила к нему. Но согласится ли она выслушать его теперь? Ведь после того, как он взял в дом жену, Кесаро стала относиться к нему гораздо хуже. Во дворе Панчи встретила необыкновенная, почти мертвая тишина — даже петуха не было слышно. Жестокая жара, казалось, заставила все живое попрятаться.