Гайда! - страница 4
Тогда, осенью четырнадцатого, Аркаша, окончивший частную приготовительную школу Зинаиды Васильевны Хониной, поступил в первый класс реального училища. В семнадцатом году он пошел в четвертый.
Занятия в училище на этот раз начались позднее обычного – одиннадцатого сентября. Аркаша такой отсрочке вовсе не обрадовался – лето казалось ему довольно скучным и однообразным. В училище было куда интересней.
Вообще, несмотря на происходящие в стране перемены, жизнь в городе, по мнению Аркаши, была какой-то унылой. После февраля, правда, арзамасское общество всколыхнулось, узнав о свержении старого режима и отречении от престола Николая Второго. На улицах кое-где даже замелькали красные революционные флаги. В лавках и церквях судачили о том, что вместо царя управлять страной будет Временное правительство, но никто не знал, хорошо это или плохо и что вообще из всего этого выйдет. Многие надеялись, что, может, в связи с этими переменами война кончится, мужики домой вернутся. Люди спрашивали друг друга, не читал ли кто об этом в арзамасских «Известиях» или других газетах. Но газеты об окончании войны не сообщали, и народ надеяться перестал.
В училище тоже произошли кое-какие перемены: реалисты – несмотря на возражения преподавателей – отвоевали себе право избирать классные комитеты. Но дальше разговоров дело пока не продвинулось – начались каникулы, во время которых Аркаша толком не знал, чем заняться. Чтобы не скучать и не сидеть без дела, он читал книги, перелистывал учебники за четвертый класс, учил французский, историю, занимался геометрией и с нетерпением ждал начала учебного года.
Три недели занятий пролетели как один день. В учебу Аркаша втянулся быстро. Еще быстрее его захватила общественная жизнь училища. Это и понятно: товарищи выбрали его в классный комитет, в котором он занимал самую высокую должность – делегата в различные учреждения. Голосов Аркадий Голиков получил больше всех – двадцать!
«Надо вечером папе написать, – спустившись с крыльца и направившись в сторону ворот, решил Аркаша. – Рассказать, как работают наши первые организации. У них-то, в армии, полковые комитеты не диво. Конечно, там все взрослые, а мы всего лишь ученики, но ведь тоже работаем, разные резолюции выносим. Да и добиваемся многого! Нас теперь не оставляют без обеда, и всякие классные инциденты разрешает наш комитет…»
Неожиданно ход Аркашиных мыслей прервался звонкой птичьей трелью. Из сросшегося с забором кустарника выпорхнула небольшая яркая птичка. Сделав круг над головой мальчика, она уселась на все еще зеленую ветку одного из кустов и залилась красивым, похожим на соловьиное, пением. Но Аркаша знал, что это не соловей – соловьи давно уже улетели в теплые края.
Птичку, которая соперничала с самым известным и голосистым певцом среди пернатых, как только ни называли: и малиновкой, и зарянкой, и зорькой, и ольшанкой. Может, коленца, которые она выводила, и уступали заливистым соловьиным трелям, зато окрас у этой птахи был куда более нарядным, чем у ее не отличающихся ярким оперением собратьев: серенькая, с зеленоватым оттенком спинка контрастировала с белым брюшком и красновато-рыжими грудкой, горлышком и головкой.
Залюбовавшись птичкой, мальчик остановился. Не обращая на него никакого внимания, малиновка, уцепившись за ветку длинными, тоненькими, как спички, ножками, продолжала свой концерт.
«Вроде, самец, – предположил Аркаша, – самки не такие яркие. Да и поют не так звонко… Точно – самец!»
Словно подтверждая догадку мальчика, птичка вывела очередную звонкую руладу.
«Надо же! Совсем меня не боится! – подумал Аркаша. – Папа говорил, что малиновки часто селятся возле людей и быстро к ним привыкают. Им главное, чтобы вода близко была, а у нас ее сколько угодно: Теша недалеко, а пруды Сорокинские совсем рядом. Поэтому малиновок здесь видимо-невидимо…»
Внезапно птаха прекратила пение и, вспорхнув, сделала над Аркашей еще один круг. После этого она быстро юркнула в середину кустарника.
– Ну, ты чего замолчала-то? – пытаясь разглядеть среди веток яркое красное пятнышко, вслух произнес мальчик. – Ты ведь до вечера петь должна!