Гайдамаки - страница 12
— Чертов дука, чтоб тебя покалечило! — выругался Левко.
Подергав ещё немного дверь, двое парней вылезли по лестнице на чердак и, прорвав стреху, спрыгнули вниз. Потом развязали веревку на дверях, и девчата высыпали на улицу.
Вместе с Миколою и Орысей в сторону Тясмина шли несколько парней и девушек. Возле писаревского двора один парубок остановился.
— Давайте Загнийному на хлев сани втянем. У него они под сараем стоят.
— У писаря две собаки во дворе, — сказал другой. — Лучше снимем ворота и в Тясмин бросим, это быстрее. Пока на собачий лай кто-нибудь выскочит — мы уже на Бродах будем.
Микола взял обоих хлопцев под руки:
— Не надо. На меня все упадет. Так Иван ничего старому не расскажет, а тогда…
— Хорошо, — согласились парни. — Ну, нам, Микола, в улочку. Доброй ночи.
Микола и Орыся остались одни. Они медленно пошли в сторону Тясмина. Под ногами тихо шуршали сухие листья, иногда потрескивала ветка.
Они долго шли по безлюдной улице. Наконец хаты кончились; прошли ещё немного; возле трех осокорей Орыся остановилась. Неподалеку плескалась о берег освещенная месяцем река.
— Не надо дальше идти, — тихо промолвила Орыся, — отец может увидеть, он часто выходит из хаты за мельницей присмотреть. Миколка! — Орыся говорила чуть слышно. — Ты не сердишься на меня за сегодняшнее? Я того парубка совсем и не знаю. Чудной он какой-то.
— За что же на тебя сердиться? — Микола легонько привлек Орысю к своей широкой груди. — Хорошая моя!
— Нехорошая я, — Орыся спрятала свою руку в рукав Миколиной свитки. — Не нужно мне было совсем возле того парубка сидеть…
— Нет, хорошая, — не слушая её, шептал Микола. — Ясочка моя!
Орыся склонила голову ему на плечо. Микола слегка коснулся губами её холодной щеки. Она не отклонялась, а, крепко прижавшись к плечу, закрыла глаза, сама подставила полные, пьянящие губы для поцелуя. Потом спрятала голову у парубка на груди, платок сполз на плечи, и Микола гладил её по голове, как маленькую. Вдруг Орыся оторвала голову, поправила платок.
— Мне пора, Микола, поздно уже.
Микола хотел задержать её, но Орыся успела отбежать, погрозила ему пальцем и крикнула:
— Приходи завтра, мы раньше уйдем от бабы Оришки! Вдвоем.
Микола возвращался домой по другой улице. В голове мысли одна другой лучше, одна другой светлее. Представлялось, как станет хозяином, построит новую хату и пошлет сватов к Орысе. Нет, пошлет раньше, хату они потом поставят, о четырех окнах. А с молодой нарочно проедут мимо двора Загнийного, и не одними санями, а тремя, а то и четырьмя. Коней резвых достанут, дуги обовьют лентами, а к кольцам — звоночки. На передние сядет он с Орысей. Пускай видит чертов писарчук, какую молодую он, Микола, высватал, пусть кусает от зависти губы.
Мать разбудила Миколу ещё до восхода солнца. Во дворах скрипели журавли, где-то ревел скот. Над селом, как и с вечера, гулял ветер, расчесывал взъерошенные крыши селянских хат, раскачивал ветви старой груши, что росла за хлевом, стряхивая с неё желто-красные, словно царские пятаки, листья и мелкие грушки. Одна из них упала на хлев по ту сторону гребня, скатилась по камышовой кровле во двор. Микола поднял грушку, вытер полою свитки и положил в рот. Неторопливо поправил на голове шапку, вышел за ворота. На улице было пусто.
В церкви уже собралось немало народу. Глухо бормотал под нос дьячок, сонно сновал по церкви старенький пономарь, поправляя свечи. Всякий раз, как Микола видел пономаря, он не мог не улыбнуться, вспоминая давний случай. Как-то в воскресенье, когда Микола слушал обедню, пономарь полез на скамеечку поправить свечку перед иконой божьей матери. Икона висела высоко, низенький пономарь никак не мог достать до неё. Он поднялся на цыпочках, потянулся рукою к свечке. То ли пономарь слишком понатужился, то ли помочи на штанах ослабли, только вдруг шнурок треснул, и полотняные штаны упали на скамейку. Микола поднял голову как раз в тот миг, когда перепуганный насмерть пономарь наклонился за ними. Даже старые бабы не могли удержаться от смеха. А мужики и особенно молодежь опрометью повылетали из церкви и уже там смеялись вволю, до слёз.