Газета Завтра 1087 (38 2014) - страница 26

Перестроечный пафос 1980-х - ещё одна важная тема в творчестве Эрика Булатова. Перестройку приняли горячо и радостно - она врывалась в окна ветром перемен, заставляла шевелиться, действовать, думать. Мечтать. Никто не знал, что скоро нас потянет в "асфальтовые джунгли" буржуазного парадиза - тогда мы дружно и очень громко требовали "вернуть ленинские нормы", очистить Партию от скверны и, наконец-то, построить социализм, но уже - "с человеческим лицом". Булатов изображает Горбачёва и Ленина - вместе. Только они помогут нам выбраться из тухло-болотистого застоя с его унылой повторяемостью ничего не значащих лозунгов, с его закрытым горизонтом и ограниченностью пространства. В 1985-м это виделось именно так. Алые буквы - Революция и Перестройка. Тождественность понятий и явлений. Снова зазвучали стихи Маяковского, запестрели плакаты, заблестели глаза. Для большинства людей Ускорение и Гласность означали перемену к лучшему, начало большого и светлого дня длиною в жизнь. Стало можно говорить всё, что думаешь, читать то, что нравится, осуждать даже Партию! Как много людей оказалось одурманено тем пьянящим воздухом То, что Перестройка обернётся крахом страны и вступлением на совершенно иной путь развития, никому тогда не приходило в голову - все жили ощущением непостижимой, головокружительной свободы. Невероятно популярной становится и тема веры в Бога, возвращения к истокам. Полотно "Русский XX век" - заброшенная колокольня, красная река - река крови и большие римские цифры - XX. Номер столетия в череде времён - два перечёркивающих росчерка. Русский-двадцатый как бы ставил жирный крест на всей остальной многовековой истории

Но Булатов, прежде всего, "очень московский" художник. Его Москва - живая и тёплая, как на центральной картине выставки - "Живу - Вижу". Раскалённые солнечные крыши, длинные тени, зелёный шум и - свободный горизонт. Пока вижу, я живу, и всё-всё будет хорошо.

Александра Смирнова

18 сентября 2014 0

Культура

СРУБ. "Юдоль" (Infinite Fog Production)

У любителей отечественной музыки Сибирь ассоциируется прежде всего с сибирским экзистенциальным панком - энергетическим и смысловым Клондайком, который сам двинулся в "крестовый поход" на европейскую часть России в девяностые годы. Чтобы не быть голословной, я позволю себе процитировать Сергея Гурьева: "Духовно изверившаяся, анемичная Москва ходила на Янку как куда-то в эпоху Возрождения", - писал он в некрологе Янке, открывавшем третью "Контркультуру".

Жанр первого полноформатного альбома новосибирского проекта "Сруб" определен авторами как "постпанк", "дарк-фолк" и совсем уж диковинный, на первый взгляд, "оккультный панк".

Само название альбома сразу выдергивает нас из пестрого современного контекста, уводит от трескучего постсоветского новояза - в совершенно другую реальность. Полузабытая "Юдоль" - это рассказ Лескова 1892 года (цитата из него предпослана альбому на странице коллектива в соцсети), это Судьба, это "славянская карма", неотступная и молчаливая; это от нее пытался убежать сибирский кудесник Егор Летов, в исступлении заклиная: "Из земной юдоли - в неведомые боли - прыг-скок!". Но "Юдоль" "Сруба" - это совсем не то, от чего хочется бежать.

Все пять треков альбома отличаются - без малейшего преувеличения - великолепной самобытнейшей лирикой. Это стихи какой-то безвозвратно утерянной, почти фармакопейной (точнее, нетронуто-природной) чистоты. Совершенно лишенные малейших примет времени и эпохи, они создают - очень простыми словами и средствами звукописи - пугающие, но притягательные картины сумерек - сумерек русской природы и сумерек сознания, вырывающегося из оков "разума" куда-то в прекрасное языческое детство:

Ветхой печали крик

Тени играют в нас

Вечность ночная - миг

Алых восходов час

Мутной воде круги

Избам пустым шаги

Черным телам плыть

вниз по седой реке

( "Юдоль")

Ночи ворс. Совиный дом.

Черный крест. Луна серпом.

Лес глухой. Беспечный путь.

Час седой. Туманов муть.

Где ты?

Гуляешь по чаще лесной.

Кто ты?

След в след

он идет за тобой.

("Всем языки развяжет заря")

Это слова волхва, ведуна, мирного воина хтонической вольницы, стоящего с закрытыми глазами в предрассветном тумане среди трав и деревьев, говорящих с ним на одном языке. Здесь нет ни миллиграмма "примесей" псевдоэзотерики или неоязыческих реконструкций - все естественно, почвенно в самом лучшем смысле этого слова. Но мирный воин хтонической вольницы оказался закован в доспехи пост-панка - тревожного, драматичного, устало-урбанистического, музыки бесконечно уставшего от своего израненного "Я" современного городского человека. В сочетании с вокалом, вызывающим ассоциации от "Авиа" до "Короля и Шута", это создает странноватое, хотя и интересное впечатление. Впрочем, возможно, это сознательный прием, ведь альбом получился хоть и совсем коротким (меньше 25 минут), но динамичным, даже танцевальным и небезынтересным вокально.