Газета Завтра 1089 (40 2014) - страница 30

"Мы намерены образовать народ наш помаленьку, в порядке и увенчать наше здание, вознеся наш народ до себя и переделав его национальность в иную, какая там сама наступит после образования его. Образование же мы оснуём и начнём с чего и сами начали, то есть на отрицании всего прошлого и на проклятии, которому он сам должен предать своё прошлое. Чуть мы выучим человека из народа грамоте, тотчас же и заставим его нюхнуть Европы, начнём обольщать его Европой, ну, хотя бы утончённостью быта, приличий, костюма, напитков, танцев. Словом, заставим его устыдиться своего прежнего лаптя и квасу, устыдиться своих древних песен и, хотя из них есть несколько прекрасных и музыкальных, но мы всё-таки заставим его петь рифмованный водевиль, сколько бы вы там не сердились на него. (Как тут не заметить в скобках, что мы уж один рифмованный водевиль и поём, даже в самом прямом смысле: "Кошки", "Нотр-Дам де Пари", "Чикаго" - В.К.). Одним словом, для доброй цели мы многочисленнейшими и всякими средствами подействуем прежде всего на слабые струны характера, как и с нами было, и тогда народ - наш. Он застыдится своего прежнего и проклянёт его. Кто проклянёт своё прошлое, тот уж наш. Если же народ окажется не способным к образованию, то и "устранить народ".

Не можем же мы, приняв наш вывод (а перед этим говорилось о единстве и красоте народа - В.К.), толковать вместе с вами, например, о таких вещах, как Le Pravoslavie и какое-то будет бы особое значение его. Надеемся, что вы от нас хоть этого не потребуете?" (А-а! Чувствуете как в этом пропасть иронии - хоть этого-то не потребуете?" - В.К.).".

Даже у Валентина Распутина сердце от таких постоянных нападок нашей либеральщины устало, не желает слушать, а наш тихий псковский кудесник не позабудет вновь напомнить об особенном значении русской Церкви, о целительности Православия, и о мистической силе русского Слова. Сила в статьях и книгах Валентина Курбатова не в борьбе его, не в постоянном тереблении души, а в желании успокоить, обрадовать, исцелить читателя и слушателя, вернуть ему чувство света. Он знает о важности писательского умения окликать друг друга через все границы и препоны, с опытом людей, одинаково знавших страдание и любовь Неслучайно многие писатели считают Валентина Курбатова как бы самым умеренным критиком русского патриотического направления, а его давнего сотоварища Льва Аннинского - таким же самым умеренным критиком либерального направления. Так ли это, или не так, но и на самом деле это наши связующие нити между либеральным, прозападным и консервативным, государственническим направлениями отечественной словесности. Вот они и собрались в жюри Ясной Поляны, под крылом советника президента Владимира Толстого.

Не будь юбилея, небось, и не вспомнил бы Валентин Курбатов о своем возрасте, столько дел наваливается, только отчитаешь всех номинантов "Ясной поляны", выберешь три-четыре достойных кандидатуры, тут уже и другое жюри на очереди, другие книжные новинки ждут своего отзыва. Для критика не так страшно писать, особенно, если у тебя такое легкое перо, как у Курбатова, что бы ни написал, все выглядит изящно, природный эстет, не иначе. Но вот читать груду книг с каждым годом все сложнее, тем более мастер старой школы не умеет пробегать по страницам, даже самую дрянную книжку надо помусолить до конца. А надо ли все это на самом деле, когда читатели от тебя ждут рассказов о русской классике, узорного слова о литературе, бесед с знаменитыми современниками. Но куда критику деваться от поденщины? Кто еще сегодня читает внимательно книги? Критик, как последний читатель на земле. Всегда живой, всегда этакий массовик-затейник в самом наивысшем смысле этого слова. Да он и не скрывает своей любви к балагурству:

"Когда в Красноярске снимали фильм про Астафьева "Жизнь на миру", тоже сначала не могли разговорить Виктора Петровича и позвали меня. Я там трещал, плясал, ходил колесом. Когда Виктор Петрович заговаривал, включалась камера. Позвали меня на премьеру, а там в конце титры: "В фильме снимались выдающийся писатель Виктор Астафьев и критик Валентин Курбатов"". Еще затейливее была роль Курбатова во время съемок фильма с Распутиным, тем более сразу же после гибели его дочки. "А отменить уже было ничего нельзя. Вот и надо было быть рядом, шутить, смеяться, сводить с людьми. А как фильм увидел Матушки мои! Прямо в кадре хожу, шучу, посмеиваюсь. Оказывается, режиссер увидел потом в материале возможность подчеркнуть печаль Валентина Григорьевича моей беспечностью - Пьеро и Арлекин. Я так и не смог досмотреть фильм от стыда". Не стыдись, Валентин, твое скоморошничество лишь украшает тебя, также как изящные словеса твои точные литературные портреты. Лишь красотою слова и спасется мир. И вся курбатовская беспечность и шутовство - ради главного, спасения людей. "Мы действительно встанем под колокольный звон, и тогда уже с нами ничего нельзя будет сделать. Другого пути спасения нет вернуть себе духовное устроение можем. А это куда более надежная защита, чем ракеты и прочее тяжелое вооружение.