Газета Завтра 1169 (17 2016) - страница 39

Мелкие людишки, беспечные модники или, как говорили в старину, вертопрахи — всегда стремились в Петербург или хотя бы в уездный город, в галантерейные магазинчики заезжих француженок, в бисквитные лавки, на бал к графине N, в театральную ложу — показать причёску a-la chinoise, а что до модного тенора — то он не так интересен, как блондовое платье вон той купчихи из партера… Это — город. Цивилизация. Сплетни под фортепьяно — на смеси французского с нижегородским. Бланманже и ни в коем случае не блины. Что кричит Фамусов, когда решает наказать опозоренную Софью? "Подалее от этих хватов. В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов…!" Это — наказание. Глушь — это страшно. Это — прозябание: "За пяльцами сидеть, за святцами зевать". Резюме: "Не быть тебе в Москве, не жить тебе с людьми". То есть двуногие существа формата "сапиенс" водятся исключительно в городской среде. Циничный Паратов высмеивает желание бесприданницы Ларисы покинуть городок Бряхимов (не Москва, конечно, однако модистки да рестораны и тут имеются). Что вы там станете делать? Говорить с тёткой Карандышева о солёных грибах? Впрочем, оборотистая мамаша тоже не отстаёт: "Поезжай, сделай милость, отдыхай душой! Только знай, что Заболотье не Италия". Тогда как Лариса — наивная и прямолинейная — полна самых чистых надежд: "А я хочу гулять по лесам, собирать ягоды, грибы…". Мечтает: "И шляпу заведу" — соломенную, как у пасторальной героини. Безусловно, у неё смешное и довольно дурацкое представление о сельской бытности, но Островский нам сигнализирует: быть может, рассуждать, как Лариса — глупо, но как Паратов — гнусно. А вот уже Сухово-Кобылин. "Так, по-вашему, и упечь её за какого-нибудь деревенского чучелу?" — спрашивает суетливая дамочка Атуева, не понимая, отчего Муромский недолюбливает пижона Кречинского. Глагол "упечь" имеет строго очерченные пределы — упечь можно в тюрьму, на каторгу, в ссылку.

Для положительного героя деревня — это мир, логика, род, свет. А иногда — попытка к бегству. Желание спастись. Обрести покой, а точней — самого себя. Что-то исправить или начать заново. Евгений Онегин, устав от бесплодной петербургской жизни и не находя в ней более ничего достопримечательного, едет в поместье. Александр Сергеевич ставит в качестве эпиграфа к одной из глав "O rus!…" — из Горация, в переводе с латыни это, собственно, "О, деревня!". Однако поэт "переводит" нам эту мысль как "О, Русь!". Он намеренно смешивает смыслы, показывает, что Русь и деревня для него синонимы. Презираешь деревню — высмеиваешь Русь. Тяготишься "солёными грибами" — ты пустышка, подобная Наталье Павловне, запавшей на столь же нулевого графа Нулина. Её не занимало хозяйство, ибо "…не в отеческом законе / Она воспитана была, / А в благородном пансионе / У эмигрантки Фальбала". Напомню, что falbala — это оборка на подоле дамского наряда или же на портьере. Чему хорошему может научить такая финтифлюшка? Только флиртовать с потасканными денди, не ведая, чем всё это может кончиться.

В этой связи интересна судьба Лариной-старшей. Тоже франтиха-кокетка, она была выдана замуж за простодушного помещика. Наперво ей всё казалось сущим адом… Это только в сентиментальных романах жизнь на лоне природы — пасторальная прелесть. Бытьё — сложнее и скучнее. Что ж Ларина? Выплакав положенное количество слёз, она занялась устроением дома. "Привыкла и довольна стала. / Привычка свыше нам дана: Замена счастию она". Деревня — привычка, ежегодное повторение заученных действий, вроде варки варенья в августе или "языческих" блинов на масленицу. Здоровая однообразность успокаивает и задаёт умиротворённый ритм существованию. Правда, иной раз это становится причиной затягивающей обломовщины: "Тихо и сонно всё в деревне: безмолвные избы отворены настежь; не видно ни души; одни мухи тучами летают и жужжат в духоте". Что характерно, деградация Ильи Ильича началась в городе, когда он "готовился к поприщу" и пытался делать карьеру. В Обломовке он был бы на своём месте — никем не тревожимый, никому не обязанный. Барин, как он есть.