Газета Завтра 1171 (19 2016) - страница 3

стр.

Святость русского оружия подтверждена образами иконописной "тридцатьчетвёрки" или истребителя "Як", или "Катюши", или легендарного автомата ППШ. Эти образы и сегодня смотрятся как драгоценные символы иконописи Победы.

Знамя Победы — это высшая хоругвь, которую водружал на рейхстаге весь советский народ и все предшествующие поколения. И все самые древние дохристианские племена, и народы, населявшие нашу евразийскую Родину, выстрадали своё государство, выстрадали Победу. И они водрузили знамя своего государства, знамя своей евразийской империи среди развалин чужого враждебного мира.

Знамя Победы — это та хоругвь, что уцелела в чудовищном горниле перестройки. За эти годы были истреблены и разрушены все символы, на которых зиждилось советское государство. И оно рухнуло. Не была истреблена только Победа. Её оплёвывали, в неё стреляли, её оскверняли, её рвали на части. Но обугленная, осквернённая, пробитая пулями Победа перекочевала через 1991 год в наше время и спасла государство российское. Знамя Победы было перенесено через эту страшную линию фронта. И окровавленный народ, народ-подранок, перейдя через роковую черту, упав на землю, достал с груди и развернул это пробитое, окровавленное знамя Победы. И от знамени Победы родилось новое государство российское.

Победа — это не календарное событие, не эпохальное явление, не смысловая категория. Победа — это всё! Это такой грандиозный сгусток всего сущего, что если на какую-нибудь мёртвую планету, где отсутствует жизнь, брызнуть несколько капель Победы, то из этих капель родится великое государство, великая цивилизация, родится всё мироздание, потому что Победа — это полнота, это целостность, это совокупность всего сущего. Победа — это Вселенная, это Христос.

Эти мысли я испытал, находясь на Красной площади, этой каменной иконе России, куда въезжали наши величественные танки, над которой с рёвом проносились наши серебристые бомбовозы, где маршировали наши отважные шеренги. А над ними пламенело, как божественный цветок, алое знамя Победы.

Мы не скачем


Мы не скачем

Денис Тукмаков

Политика Общество

почему Россия — не Украина

Я хочу рассказать вам об одном странном чувстве, посетившем меня недавно. Я счёл бы это ощущение — весьма мимолётное, кстати, — всего лишь фактом моей личной биографии, если бы не наблюдал его проявлений в других людях вокруг и не прочёл о нём в эти дни сразу у нескольких созерцателей российской жизни.

Свободные люди в свободной стране

Мне кажется — вот оно, моё чувство, — что и я, и все мы, наконец, вдруг как-то успокоились и перестали понапрасну переживать. Прекратили вертеть ошарашенно головами, точно контуженные, не понимая, что вообще происходит. Избавились от приступов чёрной неуверенности и страха, подступавших волнами, из недели в неделю, с каждым новым общественным неврозом.

Попытаюсь описать это точнее. Нам словно надоело паниковать и по каждому поводу беспокоиться сразу о себе, семье, близких и целой стране. Мы будто вернулись в свою тарелку, утомившись ощущать себя тут приживалками, погорельцами, переселенцами. "Остепенились" — слишком неточное слово, однако мы определённо перестали вдруг походить на оглоушенных. В людях проснулась новая особая терпимость — к прохожим, к пространству вокруг, к стране, ко смотри-ка-сегодня-опять-красивому закату. Раны, зиявшие десятилетиями, неожиданно зарубцевались, и тревога куда-то ушла — понимаете ли вы меня?

Это моё чувство, временами совсем незаметное, с новой силой нахлынуло в первый день мая. Сразу у нескольких наблюдателей нашёл я подтверждение своим оценкам: мои сограждане вышли на улицы собственных городов спокойными, не суетящимися, без озлобления, с достоинством встречающими разом оба праздника. На улице не было заметно истерий, не было воплей, дрязг, скандалов. Я не разглядел мертвецки пьяных, и внутренней неухоженности не ощущалось в людях, и психоза, и шизофренической размётанности, когда Первомай воевал бы в головах с Пасхой. Придя в себя, мы словно научились без нервов ждать, спокойно слушать, да и просто вести себя по-человечески. В нас появилась некая цельность.