Газета Завтра 1268 (11 2018) - страница 34

Книги Довлатова — ироническая усмешка при любых обстоятельствах. Это — умение лирического героя найти пассию, выпивку и работёнку. Поговорить, подраться, уйти в ночь, рвануть в Таллин. Умыкнуть ботинки у номенклатурного босса. Подвизаться экскурсоводом, неся безграмотно-фантазийную ересь и, не забывая пить всё, что горит и любить всё, что - женщина. В своей краткой автобиографии Сергей Донатович верен себе: «Яродилсявнесовсемдружнойсемье.Неоченьхорошоучилсявшколе.Потомбылотчисленизуниверситета.Прослужилтригодавлагернойохране.Частописалрассказы,которыевпоследствиинемогопубликовать.Вомногомиз-занихбылвынужденпокинутьсвоюродину.ВАмерикеявовсенесталбогатымипреуспевающимчеловеком.Ксожалению,моидетинеохотноразговариваютпо-русски.Янапротив-неохотноговорюпо-английски.ВродномдляменяЛенинградепостроилидамбу.ВстольлюбимоммнойТаллинепроисходитнепоймичто».В упоминании о дамбе и «не пойми чём» заключается весь Довлатов.

Версия Германа — беспросветная драма, хотя есть несколько забавных эпизодов — совершенно по-довлатовски. Например, эпопея со съёмками любительского кино, где работники заводской многотиражки посильно изображают Пушкина, Толстого и Достоевского, произнося пламенные речи о торжестве социализма. В первоисточнике сам Довлатов изображал Петра Великого, который нечаянно попал в современный Питер. Всё действо тогда завершилось очередью за пивом и - очередной абсурдной ситуацией: «Кто-тоначалроптать.Оборванецпояснилнедовольным: -Царьстоял,явидел.Аэтот...сфонарем-егодружок.Такчто,всезаконно!Алкашисминутуповорчалиизатихли».В фильме Германа ситуация доведена до идиотизма — работники многотиражки выглядят жалкими и глупыми. Трещат по бумажке. Несут всякую дурь, когда пытаются выразить личное мнение. Вместе с тем, никакой печальной хохмы, а ведь именно этот парадоксальный сплав и делает вещи Довлатова — гениальными. Публицист и общественный деятель Егор Холмогоров отмечает:«"Довлатов"–совершеннонедовлатовскийфильм,таккаквсялитературнаяавтобиографияДовлатовасостоитизисторийоманеврах,компромиссах,циничномсоглашательствеивыживании.СоветскийСоюзДовлатова–временамижестокое,всегдаабсурдное,но,вцелом,довольновесёлоеместо».

О Ленинграде писатель отзывался не с тоской, а с барственным снисхождением: Сочетаниеводыикамняпорождаетздесьособую,величественнуюатмосферу.Вподобнойобстановкетруднобытьлентяем,номнеэтоудавалось».В картине же мы наблюдаем не весёлое лентяйство, но — изматывающий бег по кругу. Неистовое, сумасшедшее, почти звериное желание — быть напечатанным и - принятым. Актёр Милан Марич играет скорее трагедийного красавца, меланхолика на грани срыва, нежели развязного сангвиника-жуира, каковым выступает Сергей Донатович в своей великолепной прозе.«Стревожнымчувствомберусьязаперо.Когоинтересуютпризнаниялитературногонеудачника?Чтопоучительноговегоисповеди?Даижизньмоялишенавнешнеготрагизма.Яабсолютноздоров.Уменяестьлюбящаяродня.Мневсегдаготовыпредоставитьработу,котораяобеспечитнормальноебиологическоесуществование».Безусловно, Довлатов хотел увидеть своё имя в «толстом» журнале и на обложке фолианта, но, если судить по текстам, сие вожделение полностью отодвигалось на задний — почти невидимый — план. Главное — это жизнь с её разговорами о Стейнбеке и Кафке. В одной из сцен герой Милана Марича представляется Францем Кафкой — незамутнённая девушка верит на слово и лишь вопрошает:«ВыизФранции?»Подобная коллизия в рассказе выглядела бы комично, в кинокартине же — горько и пришибленно. Довлатов-книжный ёрничает, ибо такова его натура; в ленте Германа имеются шутки лишь потому, что юморок — последнее прибежище загнанного в угол человека.«Иосталсяябезработы.Может,думаю,напортноговыучиться?Язаметил—упортныхвсегдахорошеенастроение…», -писал автор. Никакой слезы. Фильм - глубоко депрессивен.

Перед нами проходит целая череда лиц, отмеченных общей печатью - «неформат». Это история не Довлатова, как такового и не Бродского, который здесь выступает вторым глав-героем. Это — аллегория творческого и морального тупика, чудовищной «не вписанности» в конкретную систему. Довлатов-Бродский несут общий крест Неформата, как данности, а линия поэта-метростроевца Кузнецова (Антон Шагин) вызывает столько горечи, что её хватило бы на три подобных фильма. Довлатов бродит по туманному городу, ища пристанища и внимания. Снулая женщина-редактор хвалит слог, но даже не пытается что-то пообещать: наша литература должна быть солнечной и зовущей. «Напишите