Газета Завтра 453 (31 2002) - страница 43

— А вот деды это удовольствие проходили. На ямских-то станциях, а?

— Так это, ямская-то слобода отсель с километр была. Я еще помню гужевые-то обозы. Кузня там, шорник. Но трактира уж не было.

— За дедов, значит. За соединение времен!

К нам подсаживается еще один земляк — отпускник, бывший летчик, ходивший мимо этого места в школу каждый день шесть километров туда и столько же обратно в мороз и дождь. Полезная оказалась нагрузка. Строен, крепок отставной летун, зубы, как у молодого. Хлопнув рюмку в память о пращурах, подхватил разговор.

— Состыковался я с дедом в детстве.

— Успел!

— Мужики! А как я теперь их понимаю, дедов-то! Они ведь этот рынок за обычную жизнь принимали. Они в нем родились. Я пацаном, пионером все на дедка своего косо глядел. Он в книгу приход-расход записывал. Каждый вечер, помню, керосиновую лампу зажжет и химический карандаш в язык тычет. А ведь были уже 50-е годы. Коммунизм начинали строить. Из страха я дедка своего буржуем не обзывал, но чуял классовую чуждость. Так что нынешний капитализм у меня как бы с дедовским лицом оказался.

— А у отцов-то, у тех уже сознание было колхозное.

— Да, отцы-то наши в трактирах уже не сиживали.

— Да! Верно, мужики! Чайные тогда были. Шофера в чайных на грудь принимали.

— А мы, значит, опять в трактирах.

— Ну, давай еще по одной!

После чего Вадик разворачивает косу из пеленок и по моей просьбе преподает науку подготовки лезвия к бою.

— Тут два пути есть, Павлович,— уложив косу на столе, как огромную селедку, говорит Вадик.— Можно шабером ее снимать до толщины бумажного листа полосу в палец шириной. Шабер вытачиваем из трехгранного напильника. Закаливается на паяльной лампе в автоле. А можно на полукруглом обушке оттянуть специальным молоточком. Чурку между ног, в нее вколотить обушок острым концом. И равномерно отбивать от пятки к носку. Тут главное, чтобы лодочкой лезвие не выгнулось.

— А если на наждаке?

— Тогда ищи наждак с программным управлением, чтобы микроны считал. Иначе пережжешь. Испортишь.

Вожделенно при этом рассматривает Вадик приобретение, предвкушая приятность работы новой косой.

— Ну что, еще по маленькой?

— Спасибо, Павлович. Добро и так посидели. А ты к тому же за рулем.

Совсем забыл! Неопытность! Первый раз в трактире! А Вадик со своим сорокалетним шофёрским стажем, значит, все держал в голове это обстоятельство: за рулем человек. И "чайника" предостерег от опасности. Хотя здесь ГАИ на сто километров не сыщешь. Стало быть, не от властей дорожных меня остерегал старый водила, просто от несчастья, и мудростью шоферской наделяет подспудно.

До съезда на проселок по шоссе от трактира еду медленно, весь внимание. А на луговой дороге можно и расслабиться. Тут разве что мышку задавишь, так и то не от присутствия алкоголя в крови, а так, нечаянно.

* * *

Дома в притворе дверей — записка: "Ждем Вас на встречу с читателями-земляками. Очень много мнений по поводу вашего очерка " Погружение" в газете "Завтра" 30 июля 2001 года. Начало в 12 часов". Это милейшая библиотекарша Галина Семеновна хлопочет.

Свой русский народ я люблю, и о нем — молчание. А с земляками — на ты, без экивоков. В очерке изобразил здешний мир, и — видимо, слишком близко к оригиналу. "Узнали себя". Старенькая мама сурово напутствует, явно будучи на стороне земляков: "Держи ответ!"

Как писатель я доволен. Зацепило. Как отпускник — досадую. Лучше бы сейчас с удочкой в омут. Или за черникой.

Опять в седло. "Уаз" скачет по глинистым надолбам до деревни, все еще по привычке называемой центральной усадьбой, хотя уже никаких других, периферийных, усадеб в природе не существует. Как Россия сжимается обручем границ, так и волость — обручем сорного леса: ольхи да осины.

Луг с высоты сбегает к реке и в долине содрогается от марева. Глядя из кабины, в мираже памяти вижу я этот луг в конце 50-х. Каждое лето, июль и август, таскался я по этому лугу со старой кобылой в поводу, уминал сено на возу, сваливал у зарода. Помню не только прелесть, но и ужас сенокоса. Никто из десятка мальчишек-возчиков нашего послевоенного поколения не остался в деревне. Кошмар тяжелого, изнурительного труда всех изгнал в рабочие поселки и города. Десять часов каторжной работы в пекле восьми-десятилетних детей — это сильно действует на сознание. И дождь не спасение. В дождь — все на силос! Мокрую траву волочить тяжеленными вилами. А в конце августа — боронить.