Газета Завтра 462 (40 2002) - страница 37

В.Б. Какое всё же место русского писателя в этой действительности, Валентин? В чём долг, право и обязанность его?

В.С. Я считаю, судьба писателя, нашего литератора и вообще русского человека — груз тяжёлый, горький, ежедневный. Вот у Максима Горького была примерно такая мысль, что по жизни меня сопровождали люди талантливые, но сделал из меня писателя прежде всего труд и труд — чёрный труд. Я считаю: первое — впереди тебя прошедших ты должен беречь. Для меня имена Ивана Акулова, Ивана Шевцова, Юрия Бондарева, Бориса Можаева, Василия Фёдорова — учителя моего — святые имена. Я никогда не подниму руку на них. Пока живой, я буду их славить, восхвалять, боготворить. Они столько пережили. Это воевавшие люди. Если Фёдоров и не был непосредственным участником войны, то он три или четыре раза рвался в добровольцы, но он работал на авиационном заводе, оттого его и не взяли. Ну, как его не любить. Итак, впереди прошедшие для меня святы. Они мудрее меня, достовернее меня, достойнее меня — это моя первая заповедь. Вторая — не кочевряжься, поэт, писатель, а посмотри в глаза этим старухам одиноким, которые сыновей потеряли, которые внуков сейчас в Чечне теряют. Ты посмотри, как они в вагоне метро сейчас едут, в электричках сидят. Ты посмотри на эти лица. Это совершенно другие люди. Они, как отравленные птицы, которые взлететь не могут, отяжелённые этим горем. Деревня ими потеряна, отец потерян, муж потерян, сын потерян. Как же я должен смотреть на них? Да как на святых. Мы говорим: священник — святой человек. Почему он стал святым? У священника не больше груза, чем у поэта. Священник стал святым, потому что пренебрёг всеми неправдами, копил в себе силы, чтобы крылья взрастить, чтобы взлететь, стать независимым. Вот таким и поэт должен быть. Он среди своего народа должен стать редко улыбающимся. Он должен быть колким, пронзительным, проницательным и не кичиться этим, но знать, что он незыблем и никто не посмеет переделать его, никто не посмеет повернуть его от того креста, на который он идёт. Вот так я считаю. Таких поэтов у нас почти нет. Потому что до сих пор в литературе разгильдяйство, с одной стороны, и безбожье, с другой. Знаешь, что я хочу тебе сказать, если бы мы были религиозны, мы бы компартию не потеряли. Правда, коммунисты были бы другие. Когда я пришёл в райком партии, мне говорят: "Возьми свою карточку назад!". А я написал 3 сентября 1990 года: "Генеральный секретарь ЦК КПСС предал и развалил мою партию. Президент СССР Михаил Горбачёв предал и развалил мою Родину. Валентин Сорокин". Написал это на партбилете. И вот таким образом нас разорвали, разделили. И получается так, что из одного человека сделали два, из одной совести сделали две, из одной души сделали две. Вот поэт и должен собирателем быть, собирателем слез народных, радости народной, гордости народной. И ещё вот что я тебе скажу. Не случайно у меня "Стенька Разин" — поэма, "Евпатий Коловрат" — поэма, "Пугачёв" — поэма, "Курчатов" — поэма, "Дмитрий Донской" — поэма, "Маршал Жуков" — поэма. Это — любовь моя. Когда работал над "Дмитрием Донским", я только подумал, что если бы они прожили по пятьдесят лет хотя бы, тогда меня бы только двенадцать человек отделяло от них, а если по сто, то всего шесть поколений назад. А я ведь просто слушал их сквозь поколения. Вот таким должен быть поэт. Ничего не предавать, ничего не прощать, что совершается позорного или кровавого над головой народа. Он должен быть внутри своего народа, как душа в нём.

В.Б. Что такое русская литературная традиция? Посмотри на XX век. У нас утвердилась уже как бы официально знаменитая обойма начала XX века: Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Ахматова. Потом, в шестидесятые годы, утвердились Ахмадулина, Евтушенко, Вознесенский, Окуджава и так далее. А поэты русской национальной школы как бы традиционно на втором плане. Даже Хлебников Велемир со своими экспериментами для либеральной элиты чересчур русский. И Николай Клюев. Прорвался лишь Николай Рубцов в наше время, как Сергей Есенин чуть раньше. Потому что песенной своей стихией в песенную же душу русского человека влез. И вот так почти вся традиционная русская поэзия всегда в тиши оставалась и почему-то замалчивалась. Чем это объяснить? И всё-таки, что определяет традиции русской поэзии?