Газета Завтра 524 (49 2003) - страница 24

Если подходить к языку как к чему-то нейтрально информационному, отражательному и показательному, то народ тогда — не язык — и Пушкин сказал о языке как народе случайно и зря. Однако Пушкин это Пушкин, а потому есть резон не спешить с выводами, а подумать, ведь из каждого слова "смыслы торчат, — как заметил русский поэт О. Мандельштам, — в разные стороны", т. е. слово — сонмище смыслов. Смыслы в основном не в языке, они за его пределами, но без языка нет смыслов, их выражения, а главное, восприятия, не выраженного в слове-словах, а находящегося как бы вне их, между ними, за ними.

Сам по себе язык — не народ, а вот народа без языка нет, а потому народ — это язык, как и язык — это народ. В крови у Пушкина всякое найдешь, разную там хромосому, а Пушкин — русский, ибо язык у него русский.

Когда мы говорим "язык", т. е. народ, то имеем в виду не словарный запас того или иного народа, а живой язык, который не есть одни слова, но многое другое — междометия, разные, не учтенные официально, акценты, возгласы, звуки, гримасы, жесты, ужимки, вообще все, что сопровождает живой язык — речь, что речёт, что рекёт, что река, что течь, что течение, что истекает, что поток — живой идеальный мир, космос, а то и вселенная. У языка по этой части нет преград — во всю бесконечность! И у каждого народного языка — своя вселенная, правда, разного масштаба, ибо жизнь языка, его реальность, как у этноса, разная — где побольше, где поменьше.

А в языке или через язык — все! Думы, воображение, речь, общение, а главное — вся культура, со всеми нормами и аномалиями, запретами и разрешениями, установками и ценностями; и понимание, и самоощущение, и поведение, и воззрение, мировидение и мироведение, знание, а соответственно и сознание: свое и общее. Все так или иначе "обволочено" языком, опосредовано — от языка как живой идеальной реальности зависит ко всему отношение, всего понимание, всего одобрение или порицание.

Ведь дело тут не в словах, которые лишь орудие, а в понятиях, которые не суть слова, хотя словами могут быть выражены. Вот человек бывает со словами, а без понятия — и это "без понятия" куда как важнее слов. Словами сыплет, а понятия, о чем сыплет, не имеет. А в языке как раз понятия важнее слов, ибо они и есть часто сама суть, а не только знак, как слово. Язык не только больше, чем слова и грамматика, но он еще и больше, чем… язык, т. е. больше того, что человек способен выразить словом "язык". Только уяснив это, можно представить себе, что есть в действительности язык — эта более чем информационная среда, ибо она восходит к тому, что можно назвать предынформацией, и нисходит к тому, что можно было бы назвать послеинформацией.

Русский мир — мир русского языка и народа. Человек живет в своем языке, он в нем находится, им питается, его изменяет и пополняет, через него выходит в мир и мир же воображает, общается с себе подобными, ставит задачи и их разрешает, действует, трудится, творит, исследует, познает, умножает знания, философствует, мудрствует, поклоняется богам, воспринимая их или до них додумываясь — полностью реализуя себя как существо, обладающее не просто сознанием, а сознанием рефлексирующим, абстрагирующим, идеализирующим.

Соответственно, русский человек живет русским языком и обладает вследствие этого русским сознанием.

***

Вообще говоря, у человека всегда и всюду только один в полном смысле слова язык — родной, который от рода, рождения, родины, от предков, от родителей, от глубины отраженных в языке веков и от широты собранного в языке пространства. Один!

И суть здесь не в том, на каком языке человек вообще говорит, или даже на каких языках, а к какому языку он принадлежит по рождению, если, конечно, эта принадлежность была родителями ему обеспечена. Двух языков как родных быть не может, ибо человек не может обладать двумя сознаниями, коли он несознательный шизофреник. И если нам сейчас приведут пример русских дворян, владевших русским и французским языками якобы одинаково, то, во-первых, не все тут так просто, ибо какой-нибудь язык все-таки превалировал — в глубине сознания, а не на бытовой поверхности. Во-вторых, мог ведь получиться и француз из русского дворянина, который был тогда фактическим инородцем. В-третьих, имела место и языковая шизофрения — глубинное раздвоение сознания, из-за которого бедный русский дворянин не находил себе места, подаваясь то во французы — в Париж, то в декабристы — в Петербург.