Газета Завтра 851 (10 2010) - страница 23

     Живое дыхание где? Земля вся затоптана, залита цементом, асфальтом. И откуда взяться языку? Почему-то решили, что главный язык — культурный, литературный, который создали в городе. Да там нет языка практически! Там городской сленг, придуманный кучкой бездельников. Спасибо Пушкину, который его немного оживил. В чем его величие? Часть слов народных он привнес и оживил язык. Этому трупу раскрашенному придал живые черты и дыхание живое.

     Я был графоман совершенный, журналистом работал. Старался писать красиво, выспренно. Потом как-то во мне очнулось и полилось само. Мне не надо смотреть в словари, слова сами вспыхивают. И угасают, пропадают. Ты спроси меня пример народной метафоры — мне никогда не привести.

      А.П. Открылась скважина в тебе, полилось. Может, через язык в тебе и Бог проснулся, мессианство твоё. Я на твой язык смотрю так, что это флакон, где находится концентрат гигантской силы. Его можно по чайным ложечкам разливать в литровые сосуды, и они будут благоухать и цвести. Может, ты в этом смысле избранник, потому что вся современная урбанистическая культура с её очень интересным, страшным, грозным легированным языком, лишилась таинственных песнопений. И она в тебя всё это заложила. Ты — сохранитель. Когда-нибудь тебя, может, выкинут на пустую планету, и из тебя изольются все эти реки, словеса, красоты. Ты — вместилище этого языка. Ты — хранитель, ты — весталка, которая держит этот огнь в себе. Я думаю, что для тебя язык — это и есть бог, божество.

     В.П. Слово и есть душа. А в душе Бог. Слово во мне появилось, когда появилось сострадание к ближнему, к маленькому человеку.

     Я однажды на Белом море жил у старушки, вдовы военной. Тогда казалась старушка, а лет 50-55. Зима, замороженное оконце, закружавленное всё. Избёнка крохотная в 2 окна — для севера редкость. Я оглянулся (Шукшин потом в фильме повторил это): она у окна стоит и в проталинку смотрит. И такая жалость меня пробила! Крайний Север, пенсия тогда 6-8 рублей, дров нету, надо плавник таскать на себе, заколело всё. Я подумал: как ей дальше доживать? Муж погиб, детей не осталось. Это же бездна, но к ней крестьяне подступали без отчаяния.

     Один поэт прочитал мою повесть раннюю, его удивило, он спросил: "Володя, пожалуйста, укажи мне место, куда поехать, чтобы я поднахватался языка". Я говорю: "Поднахвататься нигде нельзя. Это должно появиться в сердце. Не надо никуда ехать, это должно в тебе открыться. Родничок. Пусть и слабенький".

     Многие и думают так, мне и Маканин говорил: "Ты сидишь, обложившись словарями, из одного слово, из другого слово выдернешь".

     Ага! Я ему: "А ты попробуй. Хоть миллион словарей ты раскрой..." Слова обладают странной особенностью. Попало слово, а я не помню его значения, раскрываю словарь и вижу столько прекрасных слов — целая вереница. Но как только словарь захлопну — ни одного в голове не остаётся!

     Ты ими восхищаешься, но они тут же пропадают. Странное таинство слова. Я всё ссылаюсь, что у меня плохая память. Многие помнят стихи наизусть целыми книгами, но они же эти слова не помнят. Какая-то тайна в этом кроется. Почему-то слово не хочет остаться в человеке. Раньше оно находило жилище в душе, пусть и не каждого человека, но в одном из тысячи, а сейчас и в одном из миллиона оно не хочет оставаться. Убегает. Мы какие-то давно уже испорченные. Потеряли какую-то национальную конструкцию, свой архетип мы, наверное, утратили.

     То, что ты говорил, это способность радоваться. Когда Марфа Крюкова или Кривополенова, исполнительницы былин, выпивали рюмочку, у них шло их пение из радости душевной. Они этот мир видели и восхищались. Они не знали, что это красиво. Я спрашивал у простых людей: это красиво? Они: а что такое красиво? Слова "красиво" нет в народе. Не было. Только у интеллигенции. А радость душевная происходит, и из радости душевной песнопения былинные, речитативы, образы, метафоры удивительные, мне их сейчас и не воспроизвести. Все эти птицы, гуси, вьюги…

     Это потому, что у народа удивительно богатая душа. Я пробовал вспоминать снег, камень. Только на Севере метафор снега около 120. Только на Севере! А такие метафоры, но иные уже, и на Донщине, в Сибири, Дальнем Востоке. Но русский человек, приезжая, везде разговаривал без переводчика. В простоте, без искусности, в схоластике не мог жить человек. Ему надо было всё украсить. Камень. Казалось бы, ну и что. Но 80 названий камня! А уж про землю и говорить нечего! Столько метафор земли, ветра. Весь мир был одушевлён, оживлён и украшен. Наша земля была красно украшена реками. Но она была и красно украшена мыслями и языком, чувствами. Значит, Богом украшена. И про книги говорили: книги — это реки, напояющие вселенную. А сейчас книги — это товар. Как изменяется мир совершенно! Исчезает крестьянство, исчезает живая жизнь на земле — матери. И сам язык скукоживается. Душа даже более сейчас материалистична, чем была при советской власти.