Газета Завтра 860 (19 2010) - страница 39
А вот что действительно есть.
Если встать на Юрточной горе и смотреть от Богородице-Алексиевского монастыря вниз, в сторону бывшей Почтамтской, а ныне проспекта Ленина, то по левой стороне некогда Ямского переулка, носящего сейчас имя неизвестного революционера Нахановича, в доме 15, мы можем найти Первый музей славянской мифологии.
Нужно преодолеть то ли семьсот, то ли семьдесят, а может, и всего семь ступеней вниз — и мы окажемся в мире глубокого сна, обнимающего наш стройный космос. В этой вселенной, сооруженной по чертежам Лавкрафта, нас встретят потрясающие картины, созданные во славу Иных богов, чьи лики и деяния запечатлены художниками-сновидцами для пробуждения наших воспоминаний. И что из того, что пробудимся мы в сновидение?
Нам не дано знать, каковы были славянские боги. Родная мифология не оставила нам своих певцов. Нет у нас ни Гесиода, ни Гомера. Мы имеем лишь былинный эпос, сновидческую Велесову книгу, сказку о Курочке Рябе и Русский Полет Валькирии — пикирующую Бабу-Ягу.
На этом утверждает себя русское язычество. Сказать по совести, материала для строительства достаточно. Не мешает ничто. Православный монастырь? Он — Небо. Прибежище царей и культурных героев. Старейшая иноческая обитель Томска хранит память не столько об Ибрагиме Ганнибале, сосланном когда-то сюда, сколько об Императоре Александре I, которого находят в старце Феодоре, чьим мощам поклоняются ежедневно сотни паломников.
Быть язычником, говорит мне Геннадий Павлов, директор музея, не значит объявлять себя антихристом. Вселенная мифа сложна, но структурирована четко. Миф, продолжает он, не обращается к абсолютным началам, он весь историчен. Мы можем отстаивать сотворение мира из ничего, а можем заняться приземленным. И тогда окажется, что в нашем доме насущных дел невпроворот.
Оставим Акт Творения ради скромности — разберёмся с демонами.
Демон, вопреки устоявшемуся мнению, не есть нечто враждебное. Его природа нейтральна, имя указывает всего лишь на сущность. Демон — насельник "даймониона", связанного с местом. Мне не явили себя Башни Сатаны, но я нашел иной адрес сакральных мистерий — Томск, пер. Нахановича, 15, Музей славянской мифологии.
Как утверждает Павлов, первый.
В этом музее ничто не рассказывается — миф творится и проживается "здесь и сейчас". Глядя на красавицу-амазонку Бабу-Ягу художника Виктора Королькова, так и ждешь, что сейчас она выйдет из ступы, разожмёт кулак, и череп, которой она держала за волосы, упадет к ее ногам. Черты ее лица разгладятся, волос станет светлее и тоньше, она скинет с себя одежды, окажется лебедем и снова начнет превращение в женщину.
Но какую!
Из-за образа хтонической матери, хранительницы рождений и смертей, вдруг выглянет иная ипостась — любовницы, верной жены, Пенелопы. Водоплавающей птицы, живущей на границе двух стихий, легко преодолевающей таможенный пост между умираниями и воскрешениями.
Эти работы рядом. Такое следует чувствовать!
Рассматривая акварели Королькова, вспоминаю Билибина, Серебряный век, его мистические искания. Его любовь и пристальное внимание к мифологии. Я нахожу в музее не только мучительно-радостные попытки выяснить русские имена наших общих арийских богов, я вижу небесплодность данных усилий.
Курочка Ряба снесла золотое яичко. Оно было неразделенным миром, хаосом. Видимый космос создала Мышка, смахнув хаос хвостиком. А Курочка принесла в новый мир пищу, "яичко простое" — так Деметра дала грекам пшеничный колос.
Но ни Мышка, ни Курочка Ряба не создали Мир — вот почему язычество не прекословит Христианству, ориентированному на Абсолют. Оно — язычество — всё в вечных исторических возвращениях, и сейчас, возможно, поворачивает нас к себе более чем когда-либо: кажется, Павлов уловил возможность пережить "кайрос", наивысшее состояние человека, уловившего волю богов и поступающего в полном с нею согласии.
Понимаю, говорит мне Геннадий Михайлович, зачем наши предки оплодотворяли жен на пашне. Не для любопытных соседей — для соучастия в игре животворящих сил природы. Для сотворчества.