Газета Завтра 938 (45 2011) - страница 37

Заявление более, чем глобальное, учитывая, что в другом интервью Погодин между делом упоминал в контексте своего фильма грандиозного "Лоуренса Аравийского". Учитывая всё вышесказанное, сказать, что подобное кино ждали, — не сказать ничего. И если у кого-нибудь могут возникнуть вопросы об этической совместимости Фолкнера и Пекинпа, достаточно вспомнить легендарный криминальный фильм Роберта Олдрича "Банда Гриссомов" (1971), снятый по первому роману Джеймса Хедли Чейза "Нет орхидей для мисс Блэндиш", сюжет которого, в свою очередь, был невзначай позаимствован из фолкнеровского "Святилища".

Дело даже не в том, что с жанровым кино в России до сих пор не сложилось ничего внятного. До недавних пор кинематограф нашей страны представлял собой некий трагический треугольник — конвейерный коммерческий шлак, адский арт-хаус российской новой волны и Звягинцев с Сокуровым, служащие фестивальной "затычкой" для многочисленных скептиков. И где-то высоко-высоко над всей этой "мышиной вознёй", в заоблачных далях ощущения собственного превосходства, парил и продолжает парить неподвластный критике Никита Сергеевич Михалков. Появление в таких условиях русской эпической криминальной драмы в лучших традициях масштабных работ Сэма Пекинпа казалось совершенно невероятным.

Еще более невероятным сейчас кажется то, что столь громкая заявка на успех себя оправдала. Получившийся результат заслуживает того, чтобы серьёзно рассуждать о фильме и о тех тенденциях, которые, возможно, повлечёт за собой данное новаторство. Главная уникальность фильма Олега Погодина заключается в том, что, впервые за все годы существования отечественного кинематографа, снимался он без оглядки на достойные образцы советского кино — что у нас иногда ещё случается. И счастливо избежал художественного убожества, насильно навязанного нам современными киноподелками. При этом "Дом" — абсолютно русский фильм, эмоционально куда более близкий "Тихому Дону" Михаила Шолохова, нежели американским вестернам, служившим источниками вдохновения и фантазии.

Что касается американского эпоса, то за изумительную картинку — тут тебе и Пекинпа, и ранний Теренс Малик — отвечал оператор Антуан Вивас-Денисов. А за безупречную драматургию — сам Олег Погодин, написавший лучший сценарий в отечественном кино последних десяти лет. Венчают столь редкий в нашей жизни симбиоз прекрасные актёрские работы, создающие атмосферу живой истории реальных людей, веришь которой безоговорочно. Многоплановость сценария, использование драматургических полутонов, усиленные великолепной фактурой, создают хлёсткий эффект разворачивающейся пружины. Остаётся только пожалеть о решении продюсеров сократить трёхчасовую режиссёрскую версию до привычных для восприятия потребителей попкорна 120-ти минут экранного времени.

Есть и другая проблема. Жестокий — для российского кино — финал, возможно, отпугнёт не в меру впечатлительных зрителей: немногочисленные жалобы на "ужас, ужас, ужас" уже поступали. Но законы жанра нисколько не обязаны щадить зрителя. Они призваны перемолоть чувства в очищающий катарсис, без которого любая трагедия рискует превратиться в фарс. И бесследно исчезнуть в глубинах памяти. Подобный печальный исход фильму Олега Погодина в любом случае не грозит.

В нормальной стране режиссер, снявший на полнейшем безрыбье такое кино, не сходил бы с экранов телевизоров и журнальных полос и моментально заделался местным Квентином Тарантино. Но у нас по старинке предпочитают мелкие кинематографические дрязги (например — душную шумиху вокруг реальных и гипотетических "Оскаров" Никиты Михалкова) реальным художественным достижениям. И эту подчёркнутую провинциальность нравов всё сложнее и сложнее выдавать за колоритные издержки местного самосознания. Как было сказано в одном известном советском вестерне: "Делом надо заниматься, делом!"

В галерее RuArts, что затерялась в переулке между храмом Христа Спасителя и Крымским мостом (1-й Зачатьевский переулок, 10), работает выставка одного из самых ярких представителей отечественного авангардного искусства, художника Сергея Ануфриева "Паттернизм". За открытием мрачно наблюдала московская погода, где-то за домами к метро топали хмурые студенты МГЛУ, у входа на выставку – спокойствие, разрозненные посетители нет-нет да заходят внутрь по одному. Я вошёл без всяких преград и, повесив верхнюю одежду, оказался в первом зале. Удивительно, но никто даже не спросил, кто я и зачем пришёл, не говоря уже о проверке входного билета. Не знаю, были ли они вообще напечатаны в тот день? Если бы стало известно, что входить можно беспрепятственно, сколько народу оказалось бы внутри? Или, если бы повалили странные толпы, то контроль сразу бы ужесточился? Куда приводит каждый из этих узоров повествования?