Газетный самолётик - страница 5

солнце на небе встает, как во рту леденец,

бабка – к иконам – креститься да кланяться в пояс…

Люди вздыхают: «Хреновый у сказки конец».

Последний ветеран

В мае громы – чем не залпы пушек,

что дрожат восторженно во мне,

будто судьбы беленьких старушек

не достались жертвами войне.

Где, по ком они рыдали в голос,

в рощах с кем берёз глотали сок?

Им пригладят выбившийся волос,

их схоронят в пепельный песок.

В небе птиц беспечная ватага

мчит весну в зеленых образах,

так неслись любимым от Рейхстага

похоронки – письма на слезах.

Боль – числом девятым – на подходе,

в шрамах битв – войны кровавый след…

Я хочу, чтоб вечно жил в народе

мой давно от ран умерший дед.

Ради мира, радости и смеха

до сих пор уходит время их.

Меркнет историческая веха –

глуше звон медалей боевых.

В праздник мира, горькая Победа,

фляга водки узкий рвёт карман,

с палочкой хромает ротный деда,

мой и твой последний ветеран.

* * *

Кто я такой, чтобы не верить в Бога?

Чем я владею, кроме двух гитар?

Одной щиплю я струны понемногу,

другая понемногу мне – пиар.

Не победил, не проиграл, не сдался,

на переправе не сменил коня…

Вот бы Господь со мной расцеловался –

как я в Него, поверил бы в меня!

* * *

И вот заграница закончилась домом.

Так волей, неведомой ею ведомым,

меня притянуло к горячей стране.

Но где в той стране… отогреться бы мне?

Заяц над бездной

Не ждать с надеждами вестей,

не рассуждать о Боге

и не искать красивостей

в случайном некрологе…

У очередности на смерть

нет логики железной:

смеяться заяц может сметь,

вися над синей бездной.

Про здесь и там

Человек, когда уходит близкий-близкий,

словно вороны рассевшись по кустам,

вы, придя за упокой пригубить виски,

убедитесь, что Вы здесь, а друг ваш Там.

Постелив себе постель, хмельные в меру,

вы зевнёте дома радостно в  трусах…

…Хорошо, что неизвестно лицемеру,

как он Господа смешит на небесах.

Забытая зажигалка

Она ему в слезах писала

о личных глупых новостях –

что вот, собака искусала,

когда она была в гостях,

что жизнь такая злая штука! –

что хочешь – смейся, хочешь – ной!

Что без него не жизнь, а мука,

как у собаки бе-ше-ной!

Что было ей себя не жалко

швырнуть ему в его кровать,

что он оставил зажигалку,

а ту нашла в постели мать.

Она же вовсе не «давалка»,

как он про то подумал! Фу!

И не пропала зажигалка –

лежит в прихожей на шкафу.

Ещё писала про колготки,

что то малы, то велики,

что до получки – полселедки,

но очень хочется… трески!

Что на лице прыщи созрели!

Перед трюмо хоть волком вой!

Сказал ей фельдшер Метревели,

прыщи – от жизни половой!

Вернее, оттого, что нету…

Вернее, редко и давно!

А как одной  настроить эту…

ту… половую – как в кино?

В конце послания – приписка:

«Изнемогаю, голубок!

Люблю тебя! Твоя Лариска.

Прислать ли спичек коробок?

Вернись ко мне, на нашу свалку,

где всюду рухлядь и  херня –

Возьмёшь со шкафа зажигалку,

а между прочим – и меня!

Грустит один, как воин в поле,

мой новый прыщик на губе.

Тебе пишу – чего же боле?

Так… спичек выслать ли тебе?»

* * *

Зажгите лампу, Алладин!

Вы мой  случайный  господин,

я за столом всегда один,

стихом среди стаканов.

Ночами – тысячью одной –

идут безжалостной войной

ко мне немыслимой стеной

колонны истуканов.

Не жду от них ни похвалы,

что злее славы и хулы,

ни эдельвейса со скалы,

ни лжи, ни даже лести!

Хочу тепла очей и рук,

часов старинных мерный стук –

о блюдце звона ложки вдруг,

и чаепитий – вместе.

Чего бы впрямь ещё хотеть?

Ладони о стаканы греть,

шептать на ушко что-то… петь

или не петь… Светает…

Плесни нам водки – не серчай!

За рюмкой – мама, не скучай!..

….Моей мечты грузинский чай,

как сердце, остывает.

36 Любе

Ах, если он воспеть бы мог

её, собравшись с духом!  –

но правит ею «Козерог»…

и не с его же слухом…

На тёмном небе звёзд расклад   –

ночной источник света,

где эвкалиптов тихий сад

зимою дарит лето.

Огородив  от бомб и мин,

проводят меж между цветами

её  сто двадцать  именин  –

и потчуют мантами…

Любовь – загадочный полёт,

и штиль, и шторм, и качка…

Про   дом  родной душа поёт –

вздыхает  сибирячка!

Свечей  шаббатных   – ей огни,

ей  – певчих птиц вокал.

Но снова, мудрый искони,

зовёт её Байкал.

Когда же дальним  бережком,

где Баргузин не слышен,

она гуляет  босиком  –

о ней тоскует  Ришон.