Где апельсины зреют - страница 19
Через минуту поезд остановился. Опять освещенный вокзал, опять столовая с снующими от стола к столу кельнерами, разносящими кружки пива. Первым делом пришлось справляться, когда идет поезд в Берлин. Для верности супруги обращались к каждому железнодорожному сторожу, к каждому кельнеру, показывали свои билеты и спрашивали:
– Берлин? Ви филь ур? Берлин?
Оказалось, что поезд в Берлин пойдет через два часа. Все говорили в один голос. Несловоохотливым или спешащим куда-нибудь Николай Иванович совал в руку по «гривеннику», как он выражался, то есть по десяти пфеннигов, – и уста их отверзались. Некоторые, однако, не советовали ехать с этим поездом, так как этот поезд идет не прямо в Берлин и что придется пересаживаться из вагона в вагон, и указывали на следующей поезд, который пойдет через пять часов, но супруги, разумеется, ничего этого не поняли.
– Das ist Bummelzug und bis Berlin müssen Sie zwei Mal umsteigen, – твердил Николаю Ивановичу какой-то железнодорожный сторож, получившей на кружку пива. – Bummelzug. Haben Sie verstanden?[41]
– Данке, данке… Цвей ур ждать? Ну подождем цвей ур. Это наплевать. Тем временем пивца можно выпить, – и от полноты чувств Николай Иванович потряс сторожа за руку. – Как я, Глаша, по-немецки-то говорить научился! – отнесся он к жене. – Ну, теперь можно и пивца выпить. Надеюсь, что уж хоть пиво-то можно без телеграммы пить. Пиво не еда.
Супруги уселись к столу.
– Кельнер! Цвей бир! – крикнул Николай Иванович.
Подали пиво.
– Без телеграммы, – кивнул он жене. – Попробовать разве и по бутерброду съесть. Может быть, тоже без телеграммы.
– Да по телеграмме только обеды табльдот, а что по карте, то без телеграммы, – отвечала жена. – Ведь русский-то, прошлый раз сидевший за столом, явственно тебе объяснил.
– Ну?! В таком разе я закажу себе селянку на сковородке. Есть смерть хочется. Как по-немецки селянка на сковородке?
– Да почем же я-то знаю!
– Постой, я сам спрошу. Кельнер! Хабензи[42] селянка на сковородке? – обратился Николай Иванович к кельнеру.
Тот выпучил на него глаза.
– Селянка, – повторил Николай Иванович – Сборная селянка… Капуста, ветчина, почки, дичина там всякая. Нихт ферштейн? Ничего не понимает. Глаша! Ну как отварной поросенок под хреном? Спрошу хоть поросенка.
Жена задумалась.
– Неужто и этого не знаешь?
– Постой… Знаю… Свинья – швейн. А вот поросенок-то…
– Ребеночка от швейн хабензи? – спрашивал Николай Иванович кельнера.
– Швейнбратен?[43] О! я… – отвечал кельнер.
– Да не брата нам надо, а дитю от швейн.
– Дитя по-немецки – кинд, – вмешалась жена. – Постой, я спрошу. Швейнкинд хабензи? – задала она вопрос кельнеру.
– Постой, постой… Только швейнкинд отварной, холодный…
– Кальт, – прибавила жена.
– Да, со сметаной и с хреном. Хабензи?
– Nein, mein Herr, – отвечал кельнер, еле удерживая смех.
– Ну вот видишь, стало быть, и по карте ничего нельзя потребовать без телеграммы. Говорят – нейн, – подмигнул жене Николай Иванович. – Ну порядки!
– А как же мы котлеты-то давеча, когда были здесь в первый раз, в платок с тарелки свалили.
– Ну уж это как-нибудь впопыхах и кельнер не расчухал, в чем дело, а может быть, думал, что и была от нас телеграмма. Да просто мы тогда нахрапом взяли котлеты. Котлеты взяли, деньги на стол бросили и убежали. А теперь, очевидно, нельзя. Нельзя, кельнер?
– Видишь, говорит, что нельзя.
– Nein, mein Herr.
– А ты дай ему на чай, так, может быть, будет и можно, – советовала жена. – Сунь ему в руку. За двугривенный все сделает.
– А в самом деле попробовать?! Кельнер, немензи вот на э и брингензи швейнкинд. Бери, бери… Чего ты? Никто не увидит. Будто по телеграмме, – совал Николай Иванович кельнеру две десятипфенниговые монеты.
Кельнер не взял.
– Nein, mein Herr. Ich habe schon gesagt, dass wir haben nicht[44].
– He берет… Значит, у них строго и нельзя.
– Так спроси хоть бутербродов с сыром. Может быть, бутерброды можно, – сказала жена. – И мне что-то есть хочется.
– А бутерброды можно без телеграммы? – снова обратился Николай Иванович к кельнеру.
– Бутерброд мит кезе и мит флейш[45], – прибавила жена.
– О, ja, Madame.