Где-то рядом - страница 4
молитв наедине.
Но быть хотел свободным
в своём хотя бы сне.
И подменял событий
блуждающий табун
желанным сном открытий,
объявленных табу.
«Я, мудрый По, листаю фолиант…»
И вышли жабы, и покрыли землю Египетскую.
Исх. 8—6.
Я, мудрый По, листаю фолиант
в полночном немом уединенье.
Безбрежие эпох и тайны дивных стран
мне будоражат разум с упоеньем.
И ворон чёрный с вечным «Никогда!»
мерещится в любом углу кромешном.
Неодолимо он зовёт туда,
где властвует покой – безмолвный, вечный.
И вдруг на стол, на желтизну страниц
взбирается урод зелёный – жаба! —
и жутко смотрит дырами глазниц,
расставив перепончатые лапы.
От ужаса почти оцепенев,
взираю на болотного пришельца.
И холод замогильный по спине
крадётся, проникая прямо в сердце.
Откуда? Кто? Зачем тебя послал?
Такая шутка жизни может стоить…
Но жаба замерла, как будто приросла
к странице бородавчатою кожей.
И в горле громоздится тошнота.
Реальное становится бесцветным.
В мозгу одно лишь слово – «Никогда!» —
пульсирует навязчивым ответом…
Остановилось время. Гаснет жизнь.
Немеют руки. Воздух полон яда.
Я, мудрый По, фантазии служил,
и вот Она сидит передо мною рядом.
Я тихо чахну, глядя в пустоту
её глазниц. Меня снедает бездна…
В полночной тишине по книжному листу
скользнула тень – и навсегда исчезла.
«Отверженный терял следы…»
Отверженный терял следы
на утренней росе.
И всё мерещилось: кресты
сжигают на Руси.
Он талисманом нёс обет
не разжимать перста,
готовый к истовой борьбе
за веру без креста.
Оскалились цепные псы,
нанюхавшись крови.
Испив языческой росы,
он веру окропил…
Но поздно! Выжигали лес,
чтобы наверняка…
А он кричал, и всё же лез
в огонь. И на века
покинул тело, сам из тех,
кто веру укрывал.
Ночами выла в темноте,
перста не разжимая, тень.
Надгробные кресты он тщетно вырывал
и проклинал:
– Не то! Не те!..
«Пространства мистики разнообразны…»
Пространства мистики разнообразны.
По ним скитаться – наслаждение одно.
То Вий пройдет походкой несуразной,
а то Русалка позовёт на дно.
В огне застонет нежно Саламандра.
Меркурий потеряет два пера.
Орфею Голем напевает мантру.
Гермес метёт окурки со двора.
При деле все – и Яхве, и Атланты…
Лишь праздный человечий ум шалит —
не сыщет применения таланту!
За что, в конце концов, и будет бит
мистическими розгами. Однажды
безверье может превратиться в страх.
Тогда поймём, что важно, что не важно…
А впрочем, это тоже – суета и прах…
«Мой быт неприхотлив…»
Мой быт неприхотлив. Писательство убого.
И время льётся лаской дождевой.
Но по утрам в тиши прошу смиренно Бога
благословить и день, и хлеб насущный мой.
Читаю Книгу, вечную как небо,
где притчи живы мудростью веков.
Дневная суета становится нелепой
пред благодатной магией стихов…
Услышь, Господь, зовущий каждый голос!
И каждому воздай по вере и делам!
Святая Книга праведным глаголом
врачует души неуемным нам.
«Я видел путь, которым не пройти…»
И увидел во сне: вот лестница стоит на земле, а верх её касается неба.
Быт., 28—12
Я видел путь, которым не пройти.
Восходят к небу души той дорогой.
Бродяги-сны сетями паутин
меня влекли в тот мир, где нет тревоги.
Кто жаждет сна, тот обретет покой.
Кто Бога звал, к тому Он отзовётся.
Я камень положил нетвёрдою рукой
к ступеням лестницы в обитель Бога-солнца.
Взойти ли самому? Запретный сладок плод…
Я лишь дары сжигаю ритуально.
Но путь увиденный чарует и влечет.
И сон грозит перерасти в реальность…
«Не жертвы, но иной живительной услады…»
…Жертвенник, на котором написано «неведомому Богу».
Деян. 17—23
Не жертвы, но иной живительной услады
просил неведомый и неделимый Бог.
Он милость даровал своей наградой,
но был внимателен, неумолим и строг.
Всему свой час! Свой срок! Своя расплата!
Гордыню пестуя, не обрести покой…
Взирает Пастырь на слепое стадо
и гонит сквозь безмолвие веков.
Душа заблудшая приемлет обреченно
обузу тяжкую рожденья во грехе
и мечется в неведении прощенном,
и жертву воздает протянутой руке.
ЧАША ГРААЛЯ
Последний раз испив, Христос поставил Чашу.
Сидели братья за одним столом.
Он знал итог, знал сроки, имя даже
того, кому заплатят серебром.
Что предначертано – тому фатально сбыться.
Ни капли в Кубке нет уже вина.
Спокойно солнце красное садится.
Но будет ночь предвечная нежна.