Где живут счастливые? - страница 63

Что сказать ей на это? Чужая душа — потёмки. Но думается мне - я ошиблась, когда посчитала это позой, желанием насолить близким. Анна, пережив боль, перестрадав, передумав много и всякого, стала другой Анной. Главное, ей удалось увидеть своё место в сложной, запутанной жизни, в мельтешении проблем, как надуманных, так и важных. Монастырь место особое, место, уготованное сильным. Сильная ли Анна? Сильная. Уметь отказаться от дорогих, выпестованных идеалов, переоценить себя, фактически начать жить заново - разве это с руки слабым? Не говорю ей ничего о Танином звонке, о том, какую панику внесла она своим решением в размеренную, благополучную жизнь её дочери и зятя. Сколько скорбей её ждёт, сколько обид и даже унижений. Но разве есть дело труднее, чем менять жизнь, начинать с нуля? Я пожимаю плечами на неоднократное Аннино «как думаешь?». И говорю банальную фразу:

Решай сама.

Но она не успокаивается.

Нет, скажи! Когда у моих Тани и Вадима будут дети, они не осудят бабушку, которая, вместо того, чтобы стирать пелёнки и варить кашу, возьмёт на себя иной труд - молиться за них, как думаешь? Не осудят?

Я уже не пожимаю плечами. Говорю уверенно, потому что знаю:

Не осудят.

ЗЛАЯ СТАРУХА С ГОЛУБЫМ РИДИКЮЛЕМ

Была она маленькая, юркая, с мелким, сморщенным личиком, глубоко посаженными глазами, которые угольками жгли окружающий мир. Быстро, походкой торопящегося, очень делового человека, входила она в церковные врата, важно крестилась на купола и семенила к входной двери. У двери делала ещё три низких поклона, входила под храмовые своды. И — начиналась работа локтями. Локти были острые, сама она шустрая, потому и просаливалась быстро сквозь толпу. Вперёд, к солее, по центру. На неё шикали, но всё больше новенькие прихожане, а старые молчали, хмурились. Не связывались. Бесполезно. А она вставала по центру, по-хозяйски оглядывалась справа-слева, мол, всё ли в порядке на моём посту, доставала длинные, почти до полу чётки. Это при благоприятном стечении обстоятельств. Но беда тому, кто уже успел занять её место. Старуха бесцеремонно вставала впереди, почти впритык к несчастному и начинала часто делать поклоны, отодвигая от себя человека своими костлявыми бедрами. Расчистив пространство, она принималась мелко креститься, принимая вид смиренный и кроткий. Но если отодвинутый бунтовал и возмущался, она с кротким видом временила, поворачивалась к человеку, и произносила кипящим голосом всегда одну и ту же фразу:

- Что уставился (уставилась)? Человека не видел? Пришёл в церковь, а вести себя не научился.

Дальше что-нибудь про внешний вид:

-Платок-то белый нацепила, а толку... Или — сначала краску с губ сотри, потом разговаривай. Или - бороду отпустил и думаешь можно в церкви безобразничать?

Но один раз... Я хорошо запомнила тот один раз. У солеи стоял мальчик лет десяти. Аккурат на месте старухи. Стоял хорошо, тихо, никого не трогал. Старуха запаздывала. И вот появилась. Пробив локтями коридор среди молящихся, она, наконец, была почти у цели. А тут мальчик! На её законном месте! Стерпеть такое она не могла и с ходу мальчика толкнула. Но мальчик оказался не промах. Он повернул к обидчице недовольное лицо, что-то буркнул. Старуха толкнула сильнее. Мальчик для верности вцепился в узорчатую решётку перед солеёй. Старуха, накрутив на руку чётки, чтобы не мешали, стала трясти его как грушу. Он же стоял намертво. Спина прямая, ногами упёрся в пол, пальцами вцепился в решётку. Старуха сначала трясла мальчика, потом стала разжимать ему ладони. Без толку. Платок слетел с её головы, седые волосы, собранные в жиденький пучок, растрепались. Все смотрели за поединком и переживали за мальчика: держись, не подкачай. Но тут подоспел дежурный. Он стал что-то говорить на ухо ребёнку, кивал на старуху, скорее всего, уговаривал не связываться... Мальчик повернул к обидчице решительное красное лицо и сказал тихо, отчётливо:

- Дура. Старая дура.

И ушёл.

Отвоевав так непросто свой законный квадратный метр» старуха надела платок, заправила под него растрепавшиеся волосы. Всё клокотало в ней. Я стояла невдалеке, наблюдала эту сцену вместо того, чтобы молиться, грешная. Но нельзя было отвести глаз. Спина старухи выдавала гнев, её желание мстить, мстить... Но она, чувствуя, что на неё смотрят десятки глаз, зачастила с поклонами, всем своим видом говорила: вы пришли сюда развлекаться, а мне некогда, я Богу молюсь.