Где живут счастливые? - страница 72

Всем поровну - говорила она Валере.

Да, всем поровну - соглашался он.

Яшины дети быстро стали звать её «мамой». Детское сердце мгновенно откликается на материнскую любовь без любимчиков. «Всем поровну». Кроме неё самой. Ей ничего не надо. Вот откатала свои болвашки, справила Толе курточку, ещё откатала - Лене шубку, Пете ботинки. Ушла в отпуск, с отпускных отремонтировала квартиру. Мама, не мачеха. Отец? Загулял отец по новому кругу. Пришёл однажды торжественный и серьёзный:

Ухожу от тебя. Встретил женщину, полюбил...

Ушёл. И оставил её со своими детьми, правда, уже подросшими, не малолетками. Уставшее женское сердце не зашлось болью и на этот раз. Тихо, без истерик и упреков проводила она мужа ловить под чужими подушками увёртливую птицу счастья.

Пропал да объявился. Он всегда объявлялся, когда жизненные коллизии требовали от него серьёзных усилий.

Хочу построить дом для детей. Поможешь?

Ещё бы не поможет. Дети-то растут, не сегодня-завтра женятся. С готовностью впряглась в стройку. Таскала брёвна, месила цемент: для детей, для их благополучия. Уже стены были, уже крыша покрыта, уже полы настелены. Уже - можно жить. Зачастили пьяные компании. Сколько раз утром она приезжала сюда и начинала с того, что собирала пустые бутылки, сметала с пола окурки, со стола объедки. А один раз застала за этим занятием незнакомую женщину. Познакомились.

Надя.

А я Люция Ивановна.

Потом он будет долго объяснять ей, что Надя хороший человек и что Люции надо быть попроще. «Ну что вам вдвоём в доме места не хватит? »

Но больше Люция в том доме не показалась. Правда, вскоре Яков Корнеевич заболел, у него отняли почку. В больнице она не раз встречалась с Надей. Поздоровается и пройдёт мимо. А Яков всё вразумлял:

Да неплохая она, ну что ты обижаешься.

Вскоре умер. Хоронила Якова Надя. При живой жене, ставшей матерью его сиротам. Люции о смерти не сообщили.

Новый дом не принёс счастья. Напротив, стал причиной ссор между детьми, дом один, детей много. Она не вмешивалась.

И сейчас не вмешивается. «Пусть как хотят, мне ничего не надо».

Вот и участок под огород ей дали на заводе. Разделила его пополам Толе и Пете.

Они звали ее мамой, и сейчас зовут. Но заходят очень редко, и то, всегда на минутку. Она не ропщет. Она знает, как сложна жизнь и как тяжело сейчас молодым. Она не держит никакого зла на своих приёмных детей.

Но ведь обидно, очень обидно, Люция Ивановна, - всё приставала я к ней. - Растили, воспитывали, во всём себе отказывали, а теперь вот...

Что делать? - вздохнула она и посмотрела на меня синими глазами. И не увидела я в тех глазах никакого укора. Только усталость, только грусть; только смущение. Одна...

- Не одна. Петин сын иногда приходит, Денис. Очень мои пирожки любит. Сядет рядом, я пеку, он смотрит. Твой папа, говорю, очень любил горячие пирожки.

А недавно на многолюдной трамвайной остановке она вдруг услышала голос своей младшенькой - Лены. Теперь уже замужней, солидной женщины:

Здравствуй, мама!

Да звякнул трамвай, задребезжал, набрал ход. Может, послышалось, может и правда, Лена.

Одинокая, пожилая, изработавшаяся женщина. Она, как и все, хотела счастья. Можно сказать, что она всю жизнь склеивала осколки семейной вазы - дело зряшное, неблагодарное. Нет, она всю жизнь жалела людей. Жалела мужа, сначала обожжённого, потом заблудшего, потом овдовевшего, потом изболевшегося и состарившегося. Жалела детей-сирот, теперь вот жалеет внуков. Только сострадательное сердце способно жалеть. Других. Себя сострадательное сердце жалеть не умеет. Вот и её не научилось. И даже сейчас она стирает белье одному из своих внуков, потому что

У него жена балерина и ей надо себя беречь. Даже сейчас она жалеет невестку, Балерину жену, которой нездоровится, старается, как может, подсобить ей по хозяйству. Сострадать научилась, а роптать и упрекать нет. Сострадательное сердце тихо. Упрекающее - крикливо. Наверное, потому никогда не соединятся вместе смирение, сострадание и - ропот.

Женщина в тяжёлой доле своей не озлобившаяся не может быть слабым человеком, потому что само по себе незлобие - удел сильных и мудрых. Её синие глаза не поблекли к старости, они все также смотрят в Божий мир, готовые пролиться слезой за тех, кому тяжело и кто заблудился. А ещё слезой за своего бедного Яшу, так и не понявшего до конца, каким царским подарком одарил его Господь - любовью женщины, готовой к жертвам. А может понявшим всё-таки? Ведь никому, кроме Господа не ведома тайна наших последних минут.