Геммалия - страница 15

— Пойдем, — сказала она, — пойдем, муж мой, и пусть брачное ложе перестанет быть для тебя лишь постелью из цветов… Во всем повинен изменник Гилфорд; это он злодейски помешал тебе исполнить обет любви… Пойдем… Забудь о неверном друге… пусть нежные и прельстительные узы сладострастия соединят нас и опьянят наслаждением и блаженством….

Так сказала она…

Глядя на ее восхитительные черты, Линблад забывает и свои ужасные сны, и убийство, только что запятнавшее его руку. Он сжимает в объятиях свою странную и прекрасную невесту. Геммалия пожирает его горящими глазами, ее алые губы взывают к поцелуям.

Ложе сладострастия ждет… витают благовонные ароматы… алебастровая лампа, страж любви, разливает мягкий свет… Скорее, счастливые любовники, забудьте о ваших терзаниях — да вознаградит вас ночь восторгов за ночи страданий столь долго остававшегося бесплодным брачного союза!

Но не успел Линдблад оказаться в объятиях жены, как его вновь охватило то же онемение; как он ни противился, глаза его закрылись, и он упал на постель, недвижный и раздавленный горем.

Оцепенение продлилось лишь миг; перед ним предстала бледная и окровавленная тень Гилфорда.

— Ты подозревал друга, — сказал он, — но теперь поймешь, что твоя ревность была безосновательна; ты хотел узнать, что за существо превратило нас в своих несчастных рабов; пойдем же, следуй за мной…

Услышав эти слова, Линдблад с дрожью ужаса пробудился — и увидел призрак друга. Тот, приложив палец к посиневшим губам, повел его за собой. Линдблад последовал за ним. Куда же?., к тому роковому месту у обители мертвецов, где он сразил Гилфорда.

Между тем, его молчаливый поводырь исчез; Линдблад направился туда, где лежало окровавленное тело друга, дабы умиротворить его блуждающий дух смиренными молитвами…

Он приблизился…

Боги!.. Что за стройный белый призрак склонился над трупом?..

Этот призрак он видел в лихорадочных снах своего воображения. Но его черты?.. Это Геммалия! Разве не узнает он теперь эти глаза, горящие адской радостью, эти красные губы, налитые кровью?.. Да, это молодая красавица-гречанка… невеста могил… божество его сердца!.. Как гриф, склонилась она над обнаженным телом Гилфорда и вырывает из него трепещущие куски плоти… Чудовищное кощунство!.. ужасающее пиршество!.. В небе стоит кровавая луна, ночные птицы наполняют воздух своими жалобами, ветер яростно взметает последние листья осени — а Геммалия спокойно глядит на мужа, словно приглашая его разделить с нею восхитительную трапезу!..

Сэр Чарльз проник в тайну своего проклятого союза… Он понял, что был уничтожен одним из ужасных существ, которых считал прежде устрашающими воображение созданиями восточных сказок… Ужас раздавил его, зрелище злодейства сотрясло основы его души…

Он умирает, он медленно умирает… а его чудовищная невеста, проклятая гуль, удаляется в ночь, попирая остатки отвратительного пиршества и роняя последние капли крови Гилфорда со своих смеющихся, влажных губ.

В восточных сказках гули — это женщины-вампиры, кормящиеся мертвыми. Их изображают в виде бледных и лишенных одежды красавиц.

В одном обществе, где только что прочли «Вампира» лорда Байрона[8], заспорили, может ли существо женского пола, столь же чудовищное, как лорд Рутвен, быть наделено всем очарованием красоты. Так родилась книга, которая была завершена в течение нескольких осенних вечеров и с которой только что ознакомился читатель. В странности избранной темы, противоречивостях сюжета, изображении кровавых ужасов постигшей героев катастрофы прежде всего повинны ее авторы. Но авторы должны заметить, что материал для повести почерпнули не в собственном воображении и что построена она на очень древних суевериях.

Греки и римляне верили в ламий и стриг, женщин, которые высасывали из детей кровь и пожирали младенцев.

Гораций намекает на распространенные представления о них и одновременно осуждает подобные предметы в следующем стихе:

В Септуагнинте древнееврейское слово Лилит переводится как Ламия.

Пророк Исайя, изображая опустошение, что воцарится после падения Вавилона, говорит: Вавилон станет прибежищем ламий