Генерал-фельдмаршал Голицын - страница 41

Явившиеся в русский лагерь турецкие парламентеры упрямились только по одному пункту — выдаче изменника Якова Янсена. Особливо противился муфтий — ведь Янсен недавно принял магометанство!

— Янсен для меня не честный слуга Аллаха, а чистый предатель. Предателю же нет веры! — твердо заявил царь.

И Муртоза-паша отдал царю Янсена. На другой день русские вступили в Азов, где турки оставили всю артиллерию.

Турецкий же гарнизон, вместе с женами и детьми, был усажен на галеры и казачьи челны, которые и высадили его на ногайский берег, откуда их забрали турецкие суда.

В русском лагере пировали. А в палатке Михайлы князь Дмитрий у изголовья брата, Метавшегося в бреду, прикладывал ему к голове мокрое полотенце. Впрочем, вспомнили Михаилу и в царской ставке, где сам Петр выпил за Михаилу Голицына как за русского Ахиллеса, уязвленного стрелой. Царь хорошо знал греческую мифологию.

Однако, в отличие от Ахиллеса, князь Михайло не погиб от острой стрелы. Он скоро очнулся, жар спал, и только пята нестерпимо болела.

— Сейчас мы сделаем небольшую операцию, молодой человек, а чтобы не ощущать боли, выпейте-ка две чарки перцовки, легче будет! — посоветовал лекарь, толстый рыжий немец. Царь прислал к князю Михаиле своего личного медика Блюментроста-старшего.

Ничего не скажешь, у Блюментроста были крепкие сильные руки — он сумел извлечь наконечник стрелы полностью, сделав на пятке глубокий надрез.

— Ну вот, капитан, антонов огонь ногу не поразил, а я хорошо промыл рану спиртом! — с видимым удовольствием заключил лекарь.

— В строю-то я останусь? — жалобно вопросил Михайло, боле всего озабоченный тем, что настал конец воинской службе.

— Останешься, непременно останешься! — пробасил кто-то у изголовья. Михайло поднял голову и охнул: сам царь!

Петр I уже тогда почитал себя не только добрым плотником, но и недурным медикусом, хотя еще и не взял уроки медицины у знатного хирурга Рюйша. Впрочем, он часто бывал на операциях Блюментроста.

— Даже если будешь хромать, капитан, в строю я тебя все равно оставлю, мне такие храбрецы нужны! — С этим напутствием царь вышел из палатки.

Князь Дмитрий вскоре после этого перевез брата в Черкасск. Принял Михайлу на широком подворье его новоявленный крестный отец, атаман Фрол Минаев, и разместил в гостевом доме, где принимал обычно царских посланцев.

Рана в поездке нагноилась, у Михайлы опять начался сильный жар, а Блюментрост между тем уехал вместе с царским обозом. Полки в августе-сентябре расходились из-под Азова, в котором был оставлен сильный гарнизон. Должен был уйти со своим Преображенским полком и брат Дмитрий. Он, может быть, и остался бы, да ведь в Москве ждала жена, Анна Яковлевна Одоевская, с годовалым сынком.

— Да ты не волнуйся, княже, за Михайлу. Я скажу Марьяне, она с хутора лучшую нашу знахарку, бабку Лукерью, привезет, та целебными травами в одночасье твоего брата на ноги поставит! — успокоил князя Дмитрия атаман, когда тот прощался с братом.

И в самом деле, бабка Лукерья оказалась чудесницей. Приложенные травы вытянули весь гной из раны, и скоро Михайло стал ходить с палкой сперва по комнатам, а затем и по двору.

Ухаживала за ним Марьяна, старшая дочь атамана — чернобровая статная красавица. Марьяна была вдовицей — муж погиб еще в прошлогоднюю осаду Азова, когда казаки штурмовали каланчи.

И случилось то, что и должно было случиться, — Марьяна осталась однажды у молоденького княжича (ему только 21 годок стукнул) на целую ночь.

У Михайлы еще в Белгородском имелась сенная девушка, но разве сравнить было ту подневольную любовь с ласками жаркой казачки. Когда Михайло стал ходить без палки и мог лихо садиться в седло, Марьянка брала отцовских скакунов и они вдвоем уносились из Черкасска в поля и осенние разноцветные рощи.

Атаман видел их любовь, но помалкивал: казачьи вдовы — женщины вольные. Таков был обычай — ведь казаков часто косила смерть в самом молодом возрасте и вдовиц в станицах было достаточно.

Живя в Черкесске, Михайло оглядывался с любопытством — казачья станица не деревня с крепостными. Все здесь были вольными людьми, а вольная жизнь распрямляет человека.