Генерал Самсонов - страница 13
Но на самом деле Российская империя уже свыше столетия держала оборону на западной границе, и, если и была готова к наступлению, то только на узком фронте против одряхлевшей Австро-Венгрии. А против Германии? Помышлять здесь об атаке, когда вся русская стратегия, дислокация, артиллерия, дороги — все строилось на идее обороны?! Помышлять об этом могли только дерзкие или легкомысленные военачальники. Но ни Сухомлинов, ни Жилинский и вообще никто из участников киевской игры не были такими. Они были готовы на самопожертвование, помня о союзной Франции, ибо Франция в случае оборонительной стратегии России оставалась перед германской армией в одиночку и сорокадневный, по плану Шлиффена, ее разгром был бы неотвратим. И потом Россия, оставшись без Франции, не могла бы устоять.
Что же оставалось? Из чего приходилось выбирать, планируя войну?
Выбирали самопожертвование, понятный, привычный русский путь борьбы человеческими телами, путь обреченного героизма.
И надвигающаяся, еще неосознанная трагедия, заслонялась слепым, тоже русским духом шапкозакидательства, духом-предвестником.
Тень Шлиффена реяла над Восточной Пруссией. И ничего уже нельзя было переделать, спасти тех, кто сегодня еще дышал, надеялся… Нет, нельзя!
Александр Васильевич закончил занятия, когда за окном стало темно. В открытое, затянутое сеткой окно доносились шорохи, выла собака. Он ощутил, как из тьмы, на стариков, помнивших покорение края на их внуков, на русский город из глубины глядит Господь.
Самсонов встал, перекрестился и прочитал молитву. «Прости меня, сказал он. — Это я погубил его. Прости меня, неразумного!»
После этих слов как будто что-то тугое развязалось в груди и отпустило.
Триста юнкеров Елисаветградского кавалерийского училища смотрели на него. Он тогда прощался с ними, отбывая в апреле, десять лет назад, в Маньчжурию. Сейчас они штабс-капитаны и капитаны. Как бедный Головко. Триста спартанцев, готовых выполнить любое приказание во имя Отечества… Прости меня, Господи! Я этого не хотел.
Образ светлого Елисаветграда, где Александр Васильевич был в согласий с собой, со своим долгом и личным счастьем, навеялся вдруг. Вот зашелестели тополя и зацвели белые акации на городском бульваре, заиграла военная музыка в саду, зазвонили колокола всех десяти православных храмов, на Большой Перспективной улице — он с молодою женой… Но нет уже того временя!
Стерев светлый образ, донесся мотив кавалерийского сбора. Кто-то хрипловатым голосом напевал под окнами:
Крымов?
Самсонов вызвал дежурного адъютанта — пусть позовет Крымова.
Полковник Крымов исполнял должность генерала для поручений при командующем, и Самсонов был привязан к нему. Да они и были похожи: Крымов, как и Александр Васильевич, широк в плечах, тучен, с бородатым, волевым офицерским лицом, какое обычно делается у военных людей после двадцатилетней службы.
— Спешил, ваше превосходительство, на наш праздник и опоздал, — сказал Крымов. — Устал.
— Я вас ждал утром, — упрекнул Самсонов. — Докладывайте.
— Завтра представлю отчет, — сказал Крымов. — При мне задержали непальца. — Английский шпион. Еще нападение на денежную почту у поста Нижне-Пенужский… В Бухаре столкновения суннитов и шиитов… — Крымов замолчал, потом спросил: — Правда, Головко разбился?
— Что делает эмир? — спросил Самсонов, хотя эмир его не интересовал.
— Эмир намерен отдыхать у нас в Крыму, — ответил полковник. — Будет хлопотать о бесплатном проезде.
— Да, да, — кивнул Самсонов. — Жаль, что вы не приехали утром… Присаживайтесь. Давайте поговорим как старые боевые товарищи. — Он сел на диван и указал на место рядом с собой.
Крымов сел, от него пахло далекой дорогой — кожей седла, лошадиным потом, табаком.
— Сознайтесь, — сказал Самсонов. — Вам никогда не приходило в голову сравнение с Римской империей?
— В том смысле, что Москва — третий Рим? В штабе второй армии, в Маньчжурии, что-то такое мелькало, но для юного генштабиста, каким я тогда был, вообще свойственна мировая стратегия.